— Я вас понял, — сказал Артеменко.
— И еще одно. Прошу иметь в виду: ваша миссия небезопасна. Мы не знаем, как вас встретят японцы. Всякое может быть...
— На то и война, — едва заметно улыбнулся полковник и с тем же спокойствием попросил разрешения приступить к выполнению задачи.
После заседания Военного совета Державин задержался у командующего, чтобы согласовать текст радиограммы в штаб Квантунской армии. Когда все было сделано, как бы между прочим спросил:
— Потом, значит, полетит Ковалев с десантом? Правильно, подходящая фигура. — Он помолчал и, приподняв рассеченную бровь, продолжал: — Позвольте вам напомнить, товарищ командующий, о том, что в штабе фронта еще имеются забайкальцы, которые знают местный театр и имеют личные счеты с японцами...
— Понимаю. Себя имеешь в виду, дипломат?
— В том числе и себя. Как-никак на маньчжурской границе с тридцать второго года. Расу Ямато изучил — больше некуда. Так что прошу при случае иметь в виду и мою кандидатуру.
— Хорошо, учтем. Нам придется посылать своих представителей в штаб Третьего фронта. Хотите полететь в Мукден в гости к Усироку Дзюну?
— Конечно хочу. Что за вопрос?..
— Вот и отправляйтесь вместе с Притулой. Политработник он опытный, знающий. Предварительно свяжитесь с Жилиным или Волобоем, пусть вам для пересадки аэродром приготовят. Там и десант скомплектуете. Кстати, и горючего им подбросите.
Державин вышел от командующего фронтом довольный. Предстоящий полет в Мукден обрадовал его, наполнил новыми думами, заботами. Для комплектования воздушного десанта маршал предложил на выбор два передовых отряда — Жилина и Волобоя. Конечно же, он полетит к Волобою. Там, в ветровском батальоне, ему знаком каждый офицер, а в будыкинской роте, которая несла на Бутугуре охрану границы, — почти каждый сержант и солдат, начиная от старшины Цыбули и кончая Поликарпом Посохиным. Кроме того, там Викеша — знаток здешних языков и обычаев. Без такого человека трудно обойтись в столь серьезном деле.
Генерал вручил начальнику узла связи обращение советского командования, тут же составил шифровку для Волобоя, потом зашел в комнату дежурного и стал терпеливо ждать ответа из Чанчуня.
Ждал час, два.
Сначала сидел за столиком, курил трубку, потом начал ходить из угла в угол, подошел к окну. Напротив стоял домик командующего. В открытом окне виднелась плотная фигура Малиновского. Маршал тоже ждал ответа.
Весь штаб ждал этого ответа. А его все не было.
— Молчат? — спросил Державин начальника узла связи.
— Молчат... — угрюмо ответил тот.
— Ну что ж, не сразу, не вдруг. Им обсудить надо. Дело серьезное. Заседают небось до седьмого пота...
В томительном ожидании прошли сутки. Державин несколько раз заходил к разведчикам, от них — к связистам, возвращался к себе в юрту, а потом повторял все сначала. Из Тунляо его «бомбили» радиограммами парламентеры — просили разрешение на вылет в Чанчунь. Но что им ответить, если Чанчунь не давал гарантий?
Молчание японцев раздражало Державина, но он никому не показывал своего гнева — не кипел, не чертыхался, как другие. Весь гнев держал в себе, разговаривал спокойно, и это спокойствие невольно передавалось всем, с кем он общался.
Под вечер следующего дня Державин пошел к командующему.
— Молчат? — спросил Малиновский.
— Молчат, — ответил Державин. — А что им спешить? Они и будут молчать да втихаря творить свое дело. Нам-то зачем терять драгоценное время? Мы почему сидим сложа руки? Делать нам, что ли, нечего?
— Что же ты предлагаешь?
— Предлагаю сегодня же отправить меня в Мукден.
— Без гарантии на перелет? — спросил Малиновский.
— Ну и что же? По крайней мере, выведем их на чистую воду, проясним отношения.
— Человеческой кровью прояснять отношения? Вы что, забыли Будапешт? Забыли Миклоша Штейнмица?
Перед глазами Державина встала промозглая, гремящая взрывами зима сорок четвертого года, пропахшие порохом, закопченные гарью кварталы венгерской столицы. Вспомнился ветреный день 29 декабря... У разрушенного костела, на дороге, стояла легковая машина. Над ней трепыхался белый флаг. У машины — Малиновский. Он провожал в окруженный Будапешт парламентера — капитана Миклоша Штейнмица — своего старого знакомого, с которым его свела судьба еще в Испании. Крепкие объятия, и машина рванулась вперед, прошла через боевые порядки державинской дивизии. Мощные радиорупоры предупреждали противника о выезде парламентера для вручения ультиматума. И вот печальный финал. Миклоша Штейнмица убили — растоптали установленные нормы, попрали международные законы.
— Я понимаю... — тихо сказал Державин, освобождаясь от нахлынувших воспоминаний. — Но где же выход? Сколько можно ждать? Может быть, в эту самую минуту, когда мы с вами говорим, Ямада погружает свои дивизии в эшелоны и отправляет в южные порты, в Центральный Китай «для поддержания порядка».
— Ты, конечно, прав. Но пойми: как же я пошлю тебя без всякой гарантии?
— А разве мы гарантируем жизнь солдату, когда поднимаем его в атаку? В конце концов, если не можете — не посылайте меня приказом. Я полечу сам, добровольно. Вы только не препятствуйте.
Малиновский кашлянул, сел за стол и начал писать новое обращение к главнокомандующему Квантунской армией. Заканчивалось оно категорическим требованием:
«В последний раз требую обеспечить и подтвердить гарантию на перелет. В случае нарушения международных правил вся ответственность ляжет на вас лично.
Он поставил жирную точку, протянул бумагу Державину:
— Если и теперь не ответят, черт возьми, полетим без приглашения.
Для ускорения дела Державин и эту радиограмму сам отнес на узел связи.
И снова потянулись длинные часы ожидания.
День и ночь радисты передавали в эфир — то ключом, то в микрофон — обращение советского командования, но Ямада не отвечал ни единым словом.
Молчал Ямада.
II
Четвертые сутки лили дожди.
Вздулись реки и речушки, затопило обочины дорог, земля растекалась, будто кисель. А дождь все шел и шел — непрестанно, с ожесточением, будто разверзлись хляби небесные и на землю хлынуло все, что скопилось там за многие годы.
Волобой, когда был в горах, рвался на Маньчжурскую равнину, а вышел — сразу сник: чего здесь больше — ровной земли или воды? Не видно ни неба, ни горизонта. Размыло дороги, снесло мосты и переезды. В водоворотах кружили сорванные ветром птичьи гнезда, белели животы мертвых ящериц.
