— Каким же образом?
— А вот таким. Мне известно, что Паркер под давлением своих солдат представил наших десантников к наградам, а тебя — к высшему ордену. Вообрази, сколько было бы шуму в нашу пользу! Английская королева и американский президент награждают советских воинов! А теперь все летит насмарку — никаких наград. Понял?
— Ничего, переживем. Надеюсь, американские и английские солдаты нас не забудут. — Иволгин прошелся по комнате, повернулся к Драгунскому, гневно сверкнул глазами: — Не нужен мне орден хоть от самой английской королевы, если привезут его мне на рикше. Понял? Не ну-жен!
XII
События, последовавшие сразу после смерти Ветрова, в какой-то степени ослабили, притупили острую боль, вызванную столь тяжелой утратой. В час его кончины в бригаду пришла сногсшибательная новость о капитуляции Японии. Потом начались упорные бои на берегу Гольюр-хэ. Затем — дерзкий рейд в глубокий вражеский тыл, потребовавший от каждого предельного напряжения всех сил. И горе как бы отступило на второй план, рассеялось в опасностях, хлопотах и тревогах.
Но десантники не могли забыть своего комбата, к которому привыкли за четыре года на забайкальской пограничной сопке. Особенно остро они почувствовали его отсутствие в Мукдене после вступления в город жилинской бригады, когда смертельная опасность миновала и можно было оглядеться, подумать о погибших товарищах.
Вероника все это время ходила как потерянная, никого не замечала, ни с кем не разговаривала. По вечерам плакала, прижавшись щекой к ветровской шинели, которую захватила с собой, отправляясь с воздушным десантом в Мукден. Аня Беленькая пробовала отвлечь ее от мрачных дум, как-то начала рассказывать ей об ухаживаниях Драгунского. Вероника слушала ее с опущенной головой, с полными слез глазами, потом тихо сказала:
— Ты извини меня, Аня, но мне надо побыть одной.
Огорченная Аня пошла в казарму, потом направилась, не зная зачем, к домику, где жил Иволгин. По пути она встретила Викентия Ивановича.
— Что-то я не вижу Веронику? — спросил тот. — Где она?
— Тоскует сильно, — ответила Аня. — Тяжко ей. Не знаю, как и быть...
— Делом бы ей надо заняться — скорей тоска пройдет. На народе, говорят, и смерть красна.
В тот день Викентий Иванович зашел в санчасть и попросил Веронику и Аню помочь медикам жилинской бригады ухаживать за ранеными.
— У них запарка: трофейное медицинское имущество принимают. А вы здесь без дела скучаете, вдвоем одного Драгунского перевязываете.
Вероника пошла к танкистам с неохотой, но непрерывная суета, забота о раненых сразу захватили ее, вывели из подавленного состояния. Больные не давали ей покоя, каждый хотел с ней поговорить, и совсем не о болячках своих, а о жизни, о будущем. Один механик-водитель с обожженным лицом, оставшись как-то с ней наедине, вдруг спросил: может ли девушка, сильно любившая парня, хоть чуточку продолжать любить его не из жалости, а по-настоящему — если у этого парня стало совсем другое лицо? Вероника убеждала его, что может и должна, потому что парень-то остался прежним. Механик-водитель вроде бы не поверил Веронике, но все-таки повеселел и пообещал написать ей из своей деревни, сбудутся ли ее слова.
В воскресный день после обеда жилинцы собрались на загородное воинское кладбище возложить венки на могилы русских воинов, погибших сорок лет назад в Мукденском сражении. Веронике тоже захотелось поехать с ними. Аня пыталась отговорить ее: старые могилы напомнят о недавнем горе. Зачем бередить свежую рану? Но Вероника настояла на своем:
— Нет, Анюта, мы непременно должны поехать. Кто же, кроме нас, навестит их? Кому они здесь нужны?
Не прошло и получаса, как делегация гвардейской танковой бригады с венками и цветами прибыла на грузовике на Мукденское воинское кладбище. У посеревших от времени ворот, покрытых прогнившими, позеленевшими тесинами, их встретил дряхлый старик — кладбищенский сторож — в старом казацком картузе с желтым околышем. Увидев перед собой военных, он стал во фрунт, вытянулся и, приставив дряблую дрожащую руку к поломанному, измятому козырьку, начал невнятно рапортовать.
Танкисты прошли вдоль подгнившего забора, подпертого кольями, мимо скособоченной сторожки с проломленной соломенной крышей по широкой, заросшей подорожником аллее и направились в глубь кладбища. Справа и слева зеленели могильные холмики, над ними торчали покосившиеся кресты. За поворотом Вероника увидела большой памятник из темного камня с массивным крестом на вершине. На лицевой стороне была высечена старославянской вязью надпись:
«Вы погибли за Русь, за Отчизну».
Рядом стояла березка, словно привезенная из России. Вокруг цвели резеда и китайские хризантемы.
Жилинцы поставили венок из живых цветов, перевитый красной лентой, к подножию памятника. Вероника и Аня положили рядом букеты цветов. Гвардейцы склонили обнаженные головы. Было так тихо и безлюдно, как бывает только на кладбище. Не шелестели деревья, умолкли кузнечики, где-то в тополях пискнула пичужка и тут же затихла, словно испугалась собственного голоса. Над клумбой прожужжал мохнатый шмель, и снова тишина. Кресты и тишина.
Солдаты зашли в сторожку, взяли лопаты, пилу и топор, поправили подгнивший забор, стали укреплять покосившиеся ворота. А Вероника с Аней в сопровождении кладбищенского сторожа пошли осматривать кладбище. Они читали замысловатые малопонятные библейские надписи, окаймленные витиеватыми вензелями, разглядывали склоненных над могилами каменных ангелов. Сторож пояснял, кто где похоронен и какой подвиг совершил в Мукденском бою.
Они прошли по широкой, усыпанной песком дорожке, окаймленной густыми кустами акации, остановились у приземистого четырехугольного памятника, похожего на колокол. Вокруг него цвели маки, красные гвоздики, скромные мелкие фиалки, какие цветут ранней весной в средней полосе России. Вероника хотела прочесть надпись на памятнике, но не смогла: отполированная стенка камня была испещрена непонятными иероглифами.
— Что-то не по-нашему. Почему буквы чужие? — спросила она.
Глухой старик сначала никак не мог понять, о чем спрашивают его русские барышни, и начал было рассказывать, как он служил денщиком у лютого барона Унгерна. Когда наконец ему стало ясно, чего от него хотят, ответил, приподняв костыль:
— Памятники строили японцы.
— Вот как? — удивилась Вероника. — Японцы их убивали, и японцы же ставили им памятники?
Старик горько ухмыльнулся и начал пояснять, зачем японцы ставят памятники своим врагам. Оказывается, делают они это для своей же пользы: чтобы возвеличить силу самурайского меча.
— Ох и хитрые, бестии, — прошепелявил Старик. — В благородство играют. Привезут сюда своих солдат и ну восхвалять русских богатырей — как те под пули ходили, как на пушки ихние бросались. Послушаешь — и сразу не поймешь, в чем тут закавыка? Только под конец все проясняется. «Смотрите, дескать, как сражались русские орлы! А мы их все-таки побили. И побили потому, что мы божественного происхождения, потому, что самурайский меч вынут из хвоста самого сильного дракона. И никто нас не победит во веки веков!»
Вероника внимательно выслушала сторожа и, оглядев ухоженные цветочные клумбы, аккуратно подстриженные кустики,спросила:
— И за могилами ухаживают японцы?
— Нет, за могилами ухаживают русские. Больше всех о них печется сестра милосердия: и травку сеет,
