и цветы поливает.
— Какая сестра милосердия?
— С той давней японской войны тут осталась она. Да, да...
— Неужели?
— Да, с той поры и живет. Из сражения солдат выносила, раны перевязывала. Да так и осталась у их могилок...
— Почему же домой не вернулась?
— Вся родня у ней тут.
— Как тут?
Сторож помолчал, оперся на старый толстый посох, ответил неуверенно:
— Поручик один, сказывают, здеся похоронен. Любила она его. Вот и осталась при нем. Может, так это, а может, и нет. Кто его знает?
Вероника встрепенулась, пораженная тем, что услышала. Вот ведь как бывает...
— Она и сей момент, кажись, тут. Можно провести, ежели угодно, — с готовностью сказал сторож, посмотрев в дальний угол кладбища, где были захоронены солдаты и офицеры Зарайского полка, павшие в последний день Мукденского сражения.
Аня вопросительно посмотрела на Веронику.
— Да, да, я пойду, — ответила та. — Только вы меня не провожайте. Не надо. Я хочу одна. Можно?
Расспросив у сторожа, как найти могилу поручика, Вероника направилась по березовой аллее к северному углу кладбища. Шла медленно, нерешительно, будто боролась с собой — идти или не идти? Видно, боялась растревожить свою незажившую душевную рану.
Впереди, шагах в тридцати от того места, где кончалась березовая аллея, росла старая, поблекшая ива, рядом голубела ограда. Около нее Вероника увидела женщину в темной одежде. На голове ее был белый платок, повязанный по-старинному. Она не шевелилась, будто уснула.
Это и была добровольная хранительница русского кладбища — сестра милосердия русско-японской войны.
— Не буду ей мешать, — прошептала Вероника.
Остановившись у березы, она долго глядела на темный неподвижный силуэт. Синие сумерки медленно спускались на землю. Потянуло прохладой. Тишина. Кресты и тишина... Вероника подумала: «Взойдет луна, и все будет, как в памятном вальсе «На сопках Маньчжурии»:
А среди могильных теней состарившаяся на чужбине женщина — единственный здесь свидетель давней трагедии. Она осталась здесь охранять могилу близкого ей человека, чтоб не размыли ее ливни осенние, не развеяли ветры маньчжурские. И вот уже сорок лет несет свой бессменный караул».
В обратный путь гвардейцы отправились, когда уже совсем стемнело. Машина быстро катилась по широкой накатанной дороге, оставляя позади серые с белыми чашечками телеграфные столбы. Впереди светились золотой россыпью городские огни. Вероника сидела в кузове и, держась руками за теплую кабину, думала о судьбе сестры милосердия, с которой она не посмела сегодня познакомиться. Женщина принесла себя в жертву. Сделала это от большой любви. Но как оценить ее поступок?
Вероника стала размышлять о силе женской любви, про которую сложено столько дивных песен, рассказано столько захватывающих легенд! Как нужна была эта любовь солдату, уставшему в боях и походах! Она прибавляла ему силы, согревала сердце в самые лютые зимние стужи. Но зачем любовь мертвым? Убитому поручику? Веронике запали в голову слова жены знаменитого Вазир-Мухтара, высеченные на могильной плите:
«Ум и дела твои бессмертны в памяти русских. Но для чего пережила тебя любовь моя?»
В самом деле: для чего любовь переживает любимого? Почему бы ей не исчезнуть вместе с ним? Видно, не все в природе разумно и целесообразно.
Городские огни разгорались все ярче, и машина, казалось, спешила поскорее вырваться из мрака, врезаться в огненный муравейник. Вероника прижалась к Аниному плечу и, не спуская глаз с золотой россыпи, все думала и думала о том, что ее больше всего сейчас волновало. Выходит, и ее любовь к Ветрову стала теперь бесплодной, никому не нужной. Неужели это так? Вначале Вероника готова была смириться с этим печальным выводом, но потом начала спорить с собой, протестовать.
— Нет, нет... — прошептала она и начала мысленно доказывать самой себе, для чего должна жить любовь и после смерти любимого. Не для тоски безысходной, не для скорби гнетущей, а для живой деятельности, для борьбы за дело, которому служил твой самый близкий друг, для исполнения его последних желаний. Ветров просил навещать его сына. Она выполнит его завет — посвятит всю свою жизнь этому мальчишке, постарается сделать его настоящим человеком, достойным своего отца.
Эта мысль зародилась у Вероники не сейчас, а еще там, на Хингане, под Холунью. Но теперь она приобрела более четкие, ясные очертания. Вероника зримо представила, как поведет донского казачонка в школу, какую купит ему шапку, как будет помогать ему готовить уроки. И обязательно поможет стать военным, как отец. Она представила его сначала курсантом, потом молоденьким лейтенантом, а потом зрелым капитаном. И ей очень захотелось, чтобы тот, новый капитан Ветров, приехал на Бутугур командовать батальоном — охранять государственную границу. В боевом строю великой армии сын займет место отца...
От этих мыслей лицо у Вероники зарумянилось, посветлело — впервые после рокового боя у Ворот Дракона.
В военный городок вернулись поздно вечером. У крыльца казармы Аня увидела толпу солдат, подошла поближе. В кругу автоматчиков крутился около своей тележки китайчонок Ю-ю, выкрикивал какие-то непонятные слова.
Десантники рассказали Ане о неприятности, в которую попал их командир взвода Иволгин.
— Младший лейтенант хотел сделать как лучше, а он, дурачок, на него обижается, — досадовал Забалуев.
— Моя работай надо. Моя куш-куш надо. Деньга нет, кушай нет, — с обидой говорил Ю-ю.
— Приходи к нам, в любое время накормим, — пригласил Сеня.
Аня повела китайчонка на кухню. По дороге он начал рассказывать о своих несчастьях. Джао Линя японцы убили, а Ван Гу-ана куда-то увезли. Он, Ю-ю, остался один. Уже два дня ничего не ел. А русский капитан не дал ему заработать денег. Почему капитан стал плохой?
Аня угостила Ю-ю китайским кушаньем бабаофань[34], которое научился готовить батальонный повар. Ю-ю ел жадно, прикончил весь плов и подобрал все крошки. Потом попросил пить. Сладкий чай выпил без передыху. Потом вытер ладонью рот, весело улыбнулся и сказал серьезным тоном, что русская мадам лучше русского капитана.
— Глупый малыш, ничегошеньки ты не понимаешь. Ну как тебе втолковать? — Ане хотелось объяснить китайчонку все, как следует, но она чувствовала, что не сможет этого сделать. По выражению лица Ю-ю трудно было определить, понимает ли он то, что ему говорят.
— Приходи к нам кушать каждый день. Придешь?
— Русска мадам шибка шанго, — сказал китайчонок и, пообещав, что он завтра покатает ее на своей коляске без всякой платы, низко поклонился и вышел во двор.
Аня проводила Ю-ю до липовой аллеи, стала в тень под ветвистым тутовником. В домике, где жил Иволгин, горел неяркий свет. «Наверное, переживает, — подумала Аня. — Надо сходить к нему. Только
