волосами, улыбающаяся.
Они вместе разобрали его чемодан, посидели над почтой, после ланча он вздремнул, послонялся по дому, и настало время собираться в ресторан, а оттуда опять в джаз-клуб, где в этот вечер выступал какой- то знаменитый немецкий пианист. Одри выбрала очень гламурный ресторан на вершине горы с видом на реку и крепость и была настроена на самую парадную форму одежды.
Джон исступленно искал вторую запонку, когда Одри вошла, чтобы его чуть поторопить. На ней был розовый костюм St. John, и это выглядело так, как будто она не в джаз-клуб собралась, а на ланч с королевской семьей в саду. Чулки были слишком светлыми. Розовый костюм с белесыми чулками создавал странное впечатление.
– По-моему, слишком официально для джаз-клуба.
– Это последняя модель. На концерте будет весь город, и все будут разодеты. Мне кажется, розовый – вполне уместно.
– Может, попробуешь другие туфли? Что-то не так. Черт, и запонка куда-то подевалась.
– У меня одни темно-синие туфли, не надену же я черные с розовым костюмом.
– Тогда, может, дело в чулках?
– А что ты меня все время критикуешь? Я всю неделю ждала тебя и обещанного праздника, и вот, пожалуйста, тебе не нравится, как я выгляжу.
– Ну прости, я хотел как лучше. Вот она запонка… А где мой стакан? Только что стоял здесь!
– Я думала, ты больше не хочешь, и выпила твой джин-тоник.
– Детка, а три аперитива не многовато для разминки?
– Опять критика? Я же не спрашиваю, сколько ты в Гамбурге, Мадриде выпил вина, виски и этого, как его, шнапса? Ты посмотри на себя: работаешь как вол, из самолета не вылезаешь и пьешь при этом. У тебя лицо отечное.
– Ладно, ладно, не будем ругаться, пошли.
Джон обнял ее за плечи и поцеловал в прическу. Это родной запах, родная Одри, все это его семья, его жизнь. Ну чего он, действительно, завелся из-за чулок не того оттенка?
Они поехали на его «порше», и Джон начал рассказывать, как облил вином своего шефа. Одри пустилась в вечную историю про Джуди. Та нашла в портмоне Пола счет за женское белье и взвилась.
– А не надо шмонать чужие портмоне, если не ищешь там неприятностей на свою голову, – попытался отшутиться Джон, но Одри была настроена рассказать историю до конца.
Так вот, Джуди взвилась и опять стала требовать от Пола развода. Пол сказал, что надо порепетировать, как это будет выглядеть на практике, и ушел. И не явился ночевать. Джуди позвонила Одри в два часа ночи и потребовала, чтобы та приехала. При этом рыдала не переставая. Одри вылезла из постели и поехала к ней. Джуди сидела на кухне пьяная и рыдала. По дому валялись разбитые чашки, сломанные вешалки и разорванные рубашки Пола, но было видно, что пьяная Джуди рвала рубашки с разбором, выбирая те, что похуже. А чашки била только некомплектные. Уж Одри-то наизусть знает фарфор в этом доме. Джуди подливала себе виски и никак не могла подняться со стула, хоть и порывалась, чтобы пойти в детскую, разбудить Конни и Джима и объявить им, что их отец – подонок. Одри ее еле уложила, и самой ей пришлось там переночевать, если это так можно назвать, потому что угомонить Джуди удалось только ближе к пяти. Одри звонила Джону посоветоваться, но у того был отключен телефон. Как всегда, опять все легло на нее. Одри считала, что теперь Джуди, при всей своей ненормальности, права, требуя развода.
Джон назвал ее тинэйджерской максималисткой и привел аргумент, что Джуди-то, не проработавшая ни одного дня в жизни, просто не выживет одна, а уж рассчитывать на ее здравый смысл при разводе вообще утопия, и она будет делить с помощью адвокатов все нажитое до тех пор, пока нажитое и счета за адвокатов не сравняются.
– Ты не понимаешь, Джон. Она отдала Полу всю жизнь, всю себя. Она растила его детей. А он все разрушил.
– Я обещаю тебе поговорить с ним. Я его отчасти понимаю – любить Джуди трудно, и я вряд ли уговорю его чувствовать иначе. Но он обязан как-то управлять процессом и не травмировать семью своими похождениями.
– Она не примет такого компромисса. Я бы не приняла точно. Мы все по пятнадцать лет прожили друг с другом, и вдруг такое предательство.
Хорошо, что они как раз доехали до джаз-клуба и можно было прекратить этот разговор. А то уже соли на раны насыпано столько, что настроение вконец испортилось. Кого он собрался учить держать всё под контролем, если сам балансирует на грани этого контроля уже из последних сил? Милая, родная Одри. Он никогда не посмеет ее предать, как Пол. Она никогда не должна ничего подозревать, мучиться и дойти до такого маразма, как проверка его портмоне. От хорошей жизни такого не сделаешь.
Первую половину пятницы он провел в фитнес-центре, и вечером они поехали к местным знаменитостям – Майклу и Лоре, которые жили в самом роскошном, с традициями, доме Эдинбурга. Майкл был действительно незаурядным нейрохирургом и еще руководил клиникой, где работала Одри, а Лора – главной светской дамой города, сидящей в советах директоров фондов и благотворительных организаций.
Дом был залит светом, и к нему подъезжали машины. Батлер принял у Джона и Одри пальто, и они поднялись по лестнице в огромную гостиную, где официанты на серебряных подносах разносили канапе с креветками и трюфельным муссом. Большинство гостей были знакомы Джону и Одри, и, конечно, тут присутствовали и Лиза с Саймоном. Пока все ходили по кругу с бокалами вина, из разных углов доносились обрывки истории бедной Джуди, и Джона тошнило от этого по целому ряду причин.
За столом Джон был усажен между Лорой и членом шотландского парламента, Одри сидела наискосок между Майклом и мэром Эдинбурга. Одри выглядела совершенно счастливой: жизнь наконец вернулась в нормальную колею, они в правильном обществе, им весело, и она опять гордится своим мужем.
Лора рассказывала, что Майклу предложили профессуру в Оксфорде, тот пытается договориться о половине ставки, чтобы не бросать клинику, но она против:
– Я не хочу, чтобы он так же разрывался на части, как ты, Джон. Уж ехать, так ехать. Может практиковать и в Лондоне. Я тоже не готова сидеть здесь одна, как Одри. Мы так восхищаемся Одри. Она необыкновенная жена, столько сделала для твоей карьеры. Правда? Я так и не понимаю, почему ты не заберешь ее в Лондон. Уверена, что она найдет там работу. И нам будет веселее. Мы вас так редко здесь видим, потому что ты всё время где-то летаешь. А в Лондоне мы сможем дружить по-настоящему.
Лора была приятной дамой, хорошо выглядящей для своих пятидесяти с длинным хвостиком, но Джон подозревал, что над ее лицом уже не раз трудились хирурги. Она все уговаривала Джона обязательно поехать всем вместе в Австрию в марте кататься на лыжах.
– Ну, я не знаю, как Майкл всё это будет устраивать, но Одри сказала, что она мечтает поехать кататься вместе. В конце марта в Тироле славно – не холодно и в ресторанах уже можно сидеть на террасах. А Майкл должен как-то быстрее определяться. Я против жизни на два города. Конечно, пусть сам решает, как лучше, но неужели эта клиника единственная, и он в Лондоне себе не найдет не менее интересной практики?
Джон подумал, что перед Майклом стоят неразрешимые задачи. Лора не успокоится, пока не сядет в советы директоров благотворительных фондов Лондона. Желательно рядом с членами королевской семьи. Диана, жаль, умерла, но есть и другие, сойдут. И как она завербовала Одри, подумать только! Та ненавидит кататься, ей всегда холодно, да и вообще не любит спорт, а тут ради этого светского скелета готова на всё.
После обеда Джон подошел к Майклу. Тот потряс своей благородной седой шевелюрой:
– Да, всё не просто. От Оксфорда отказываться нельзя: еще два-три года, и я уже не смогу оперировать. Руки будут не те. Но клинику на кого оставить? Я ведь ее своими руками создавал все десять лет. А врачи как дети. Ссоры, интриги. Ты знаешь, как трудно руководить клиникой, если ты набрал туда талантливых врачей? Они же все творцы, понимаешь. Меня-то они слушают, потому что я лепил их и всё это десять лет, и мой авторитет незыблем. А никто из моих замов для них не станет начальником. Вся клиника пойдет вразнос.
– Ты не поверишь, но я понимаю тебя, как никто. У нас в компании похожая ситуация. Мы, правда, людей не режем, поэтому, конечно, попроще. Но очень похоже. Действительно, все упирается в то, кого ты
