Они дошли почти до Лувра, потом перешли на остров. Анна вообще-то не любила Нотр-Дам, этот средневековый собор казался ей депрессивным, почти зловещим. Они с удовольствием вышли из его сумрака обратно на залитую солнцем площадь и побродили по острову, рассматривая каменную кладку стен и свисающий с них к воде плющ. На острове всегда зябко и ветренно. Они затеяли игру «Куда еще они
– Лувр, – сказал Джон.
– Не считается, это мы уже обсуждали.
– Музей д’Орсэ.
– А чем он тебе не угодил?
– Там хорошо само здание, свет и простор этого вокзала. Остальное – какая-то мешанина помпезных руин, французской классики и не лучшим образом подобранных импрессионистов.
– Моя очередь. Эйфелева башня.
– Ты не хочешь на башню? Правда?
– Абсолютно. Дешевое туристическое развлечение и куча народу. Не согласен?
– Как хочешь. Мой ход. Пантеон.
– Это очевидно, почему. Пер-ла-Шез.
– Шопинг.
– Это не справедливо, слишком неконкретно.
– А справедливо будет, если я каждый магазин буду называть, куда ты меня не затащишь? Тогда ты точно проиграешь. Ладно, хватит. Давай теперь, куда мы
– Ты первый скажи.
– Думаю, начнем с кафе. Это всегда беспроигрышная идея в Париже. Вот тут, на Сен-Мишель с видом на площадь, книжные лавки, на Сену и Лувр на том берегу. Babycat, почему так хорошо просто быть с тобой и ничего не делать?
Она посмотрела на него с обычной чуть смущенной улыбкой, взяла его руку и поцеловала ладонь. Они посидели в кафе, держась за руки и глядя на Париж. Потом прошли неспешно через Латинский квартал, повернули на бульвар Сен-Жермен, дошли до Люксембургского сада. Взяли стулья и стали смотреть на клумбы и старичков, сидящих вокруг – кто с книгой, кто просто греясь на солнышке. Они смаковали воздух и запахи Парижа. Издалека с бульвара иногда долетали трамвайные звонки. Анна спела ему песенку Джо Дассена про Люксембургский сад.
– Как это возможно, запомнить слова? Чего только нет в твоей голове, – сказал Джон.
На Монпарнасе опять выпили кофе в «Ротонде». Анна рассказывала про Эренбурга, про группу Дягилева, вообще про русскую эмиграцию в Париже. Вспоминали, конечно, и Хемингуэя, дошли до его отеля «Монтана», неподалеку. Джон объявил, что проголодался.
– Хочешь местечко, где подают морепродукты? – предложила Анна.
– Только не навороченное.
– Тут я могу ошибиться. В Париже все очень обманчиво. Вроде выглядит небрежно, декор никакой, сервис по-французски ужасен, столики стоят впритык, но еда вкусная и дорого. Вот и скажи, навороченное или нет?
– Звучит заманчиво. А где это место?
– В этом вся штука. Не знаю названия и адреса. Но точно чувствую, найдем. Это недалеко от рыбного рынка.
– При твоем географическом кретинизме я не уверен, что надо рисковать. Я, правда, голоден.
– Ну, дай мне шанс. Давай считать, что это игра такая – найти в чреве Парижа ресторан без названия.
Как ни странно, достаточно быстро, поплутав по узким улочкам за Сен-Жерменом, они-таки просто наткнулись на него.
– Ну, конечно же, L’Abrucci – вон те навесы на углу! – закричала Анна.
Внутри ничто не разочаровало. Бутылка розового «Сансера», устрицы и трехэтажное блюдо с морскими гадами.
– По части афродизиаков можно не беспокоиться. Думаю, мы сумеем правильно ими распорядиться. Но прежде всего, должен сказать, что ты выглядишь настоящей парижанкой. Эта черная водолазка и гермесовский платок вокруг шеи. Хочу тебе купить настоящую парижскую сумку. Не дизайнерскую, а просто парижскую, из бутика. Всегда ненавидел твои луивиттоны.
– Как скажешь. Я хочу носить только то, что тебе нравится.
– Вот этого не надо. Ты – жертва моды. Ты всегда берешь только самое-самое, правда же?
– Только самое лучшее может быть приемлемым. Особенно в том, что касается мужчин.
– Чертовски умно.
– Раздражает?
– Нет, интригует. Этот привкус интриги – твое самое сильное оружие.
– Я не интригую с тобой.
– Я знаю, ты кроткая. И это интригует еще больше.
– Так что мне делать?
– Я думаю, быстро доесть и идти в отель со мной спать. Так девочкам положено после обеда.
Пока дошли пешком до отеля, а это оказалось не близко: через весь Сен-Жермен, потом по набережным, через мост, через туннель Пон д’Альма, где погибла Диана, по авеню Георг V, мимо знаменитого отеля, к имени которого теперь добавлено дурацкое «Четыре сезона», устали и вспотели, да и бутылка вина давала о себе знать. После первого раунда секса заснули и спали долго и сладко до вечера. Джон откупорил очередную бутылку шампанского и наложил запрет на вылазку из кровати. Это продолжалось долго, он поливал шампанским ее грудь и слизывал струйки. Потом было еще много чего, потом они снова начали погружаться в дремоту.
– Нет, стоп! – сказал Джон. – Так все проспим. Одеваемся – и гулять, ужинать и так далее. Уже восемь.
– Я должна ванну сначала принять.
– Принимай, только быстро.
– Ты что, есть опять хочешь?
– Почему «опять»? Просто хочу. И еще хочу воздухом подышать.
– Есть идеи, куда пойдем?
– Нет. Но куда пойти в пятницу в Париже? В «Лидо», наверное. Или в «Мулен Руж». Пойду, организую билеты.
Никаких билетов он, понятно, не достал, но это было и к лучшему. Они долго гуляли по правому берегу, поужинали в каком-то простом ресторане около площади де ля Мадлен, потом опять гуляли, пили перно в «Максиме» и снова гуляли. Утром Джон наотрез отказался ехать в Версаль.
– А если мы сходим в порядке исключения в музей, ненадолго? – предложила Анна.
– Это должен быть очень маленький музей.
– Крошечный просто.
Они опять дошли почти до Лувра, а потом, свернув к Центру Помпиду, миновали его и оказались у неприметного двухэтажного особнячка. Дом-музей Пикассо. Они бродили по музею, рассматривая очень удачно подобранное собрание его картин, а еще фотографии, рассказывающие о его приключениях, женщинах, его развлечениях…
– Ты видел фильм «Пережить Пикассо» с Энтони Хопкинсом?
– Нет, но это какой-то старый фильм, кажется.
– Да, и очень хороший. Это о женщинах в жизни Пикассо. Вот, видишь, это его первая жена, русская балерина, вот вторая – немка Мари-Тереза, третья – Дора – он их всех разрушил. Они хотели посвятить себя ему, и он этого от них и требовал. Они находили счастье в самопожертвовании, в служении гению, а он их поочередно бросал, и женщины сходили с ума. Не фигурально, а вполне конкретно. Потому что не могли понять, как их полное растворение в нем, принесение в жертву себя без остатка могло повлечь отторжение, причем типичное для Пикассо, – весьма жестокое. Ни одна не смогла найти цель в жизни без него, это всё трагично вообще-то. Поучительный фильм.
