(Они поставили ловушки и поймали его; они полосовали его день за днем; они резали его ножами на куски! Но он взмывал ввысь, как вдохновенье, как бессмертье. Он поднялся из волшебного пруда, все вокруг обжигая и воспламеняя всю землю.)
Это была песня о зулусской армии, об импи. Судья и полицейские обернулись и увидели, как с холма к лавке стремительным потоком хлынули юноши Ндабулы; потом они разделились и устремились в обход магазина к месту сборища. Белые не разобрали слов песни, но в этом и не было нужды. Одного тона было достаточно. Юноши шли вперед, покачивая своими гибкими коричневыми телами. Некоторые из них остановились позади отряда Хемпа, единым движением воткнув в землю длинные заостренные палки.
— Ии! — грозно кричали они, вскидывая вверх перья, украшавшие их головы. Следующие ряды образовали круг и остановились перед вождем и судьей. Ндабула важно вышел вперед; он махал руками, бранился и брызгал слюной. Юноши перестали петь.
— Что это такое, дети псов? Почему вы не приветствуете правительство? — крикнул Ндабула.
— Почему мы должны его приветствовать? — зашумели кругом. — Это не наше правительство.
— Садитесь! Садитесь и успокойтесь!
Они швырнули свои щиты на землю почти у ног судьи и полицейских и уселись самым непочтительным образом. Те, на ком были головные уборы, и не подумали их снять. Окаймленное бакенбардами лицо мистера Хемпа стало серым, и здоровые, загорелые физиономии теснившихся вокруг него полицейских тоже побледнели.
— Я пришел к вам как ваш друг и отец, — начал снова Хемп. — Вы проявили неуважение к правительству, но это объясняется вашей молодостью и неопытностью; вы еще не стали взрослыми, не набрались ума-разума и мужества. Поэтому вы не поняли, о чем я приехал говорить с вашим вождем и старейшинами. Подушный налог…
— Ха! Мы поняли. Мы платить не будем!
Хемп поднял руку, призывая к молчанию. Но толпа вскочила на ноги, потрясая щитами и палицами.
— Молчи! Не видать вам наших денег, — ревели они, подступая к нему.
— Плюем мы на правительство! — звонко выкрикнул один из юношей.
Услышав это дерзкое оскорбление, Хемп не поверил своим ушам и повернулся к полицейским. Они уже поднимали карабины и расстегивали подсумки с патронами.
— Спокойно, ребята, опустить оружие, — скомандовал сержант.
Горящими, подозрительными взглядами следили зулусы за каждым жестом, каждым движением непрошеных гостей и с удовлетворением увидели, что полицейские опустили свои карабины. Они отхлынули назад и снова приблизились, испуская безумные, дикие вопли, в которых звучали неповиновение и гордость. Иные подпрыгивали на несколько футов и с глухим шумом падали на колени. Белые смотрели на все это застывшими глазами и облизывали пересохшие губы. Кругом бушевал вихрь черных рук и ног, белых и красных щитов из воловьих шкур, украшенных разноцветными лентами, палок с кисточками, обитых медными гвоздями. Белые ждали только одного: когда блеснет в лучах солнца лезвие ассагая. У зулусов не было в руках оружия для убийства, воины еще не прошли обряд заговоров, но разве можно было поручиться, что в такую минуту, когда кровь кипит в жилах, они поодиночке или даже группами не побегут за смертоносными копьями? Они начали танцевать, раскачиваясь и отбивая такт ногами в пугающем согласии — сотни людей тесными рядами двигались как один человек.
Птицы поют, пели они. Птицы не спят. О чем поют птицы? Они велят людям сбросить цепи. Они говорят, что этот день близок.
Ндабула и его старейшины, воспользовавшись танцем, постарались оттеснить юных храбрецов подальше от судьи. Белые вздохнули свободнее. Вождь вернулся и встал рядом с Хемпом, свирепо нахмурившись. Глаз его почти не было видно, а короткий крючковатый нос блестел от пота и грязи.
— Больше ничего нельзя сделать, — сказал он. — Они будут танцевать до захода солнца.
— Хорош танец! Какой же ты вождь, если даже эти мальчишки не уважают тебя?
— Скажи правительству, что оно разоряет нас. Оно уничтожает наших вождей и целые семьи. Оно прижимает Нас так, что наши ребра трещат. Молодые люди работают ради денег, а вы забираете у них эти деньги. Они не уважают ни вас, ни нас, потому что мы посылаем их работать. Молодой человек, не почитающий своего отца и свою мать, проклят. Скажи правительству, что они обрекают весь наш народ на проклятье. Скажи им, Мэтью!
— Ты поплатишься за это, Ндабула.
— Какое это имеет значение? Мы все страдаем.
Танцующие услышали последние слова судьи.
— Хо! Они заставят нас поплатиться за это! Бери нас! Хватай нас! Стреляй в нас!
Издевки и насмешки слились в нарастающий вопль. То подступая, то столь же внезапно отступая, зулусы вносили смятение в ряды врага старым как мир способом. Нервы полицейских сдавали. Один выстрел — и весь отряд Хемпа будет растерзан.
— Вели полицейским опустить оружие, — крикнул Ндабула сержанту.
— Идите… Берите наши деньги… Сдирайте с нас шкуру… Грабьте нас, разбойники… Дерите с нас шкуру, пока мы не пролили вашу кровь.
Сквозь весь этот гул до ушей белых представителей власти доносились обрывки проклятий. За спиной судьи молодые воины издали боевой клич, от которого кровь стыла в жилах. Наиболее возбужденные вырвались вперед и начали свирепый гийя, военный танец, призывающий к смерти и победе. Ндабула понял, чт? сейчас произойдет, и вместе со старейшинами бросился им навстречу. Старики изо всех сил стали колотить палками молодых воинов. Кровь сочилась из ран. Ударить вождя или старейшину было невозможно, поэтому ряды молодых дрогнули и отступили. Ндабула образовал широкую брешь в их кольце.
— Индаба окончена, — сказал он Хемпу. — Пусть светит тебе солнце на твоем обратном пути.
С высоко поднятой головой судья прошел по узкому коридору, образованному старейшинами. За ним, сохраняя образцовый порядок, двинулись полицейские. Зулусы смотрели, как они удаляются: квадратная спина и черная шляпа Мэтью Хемпа над высоким сиденьем коляски, блестящие на солнце хвосты лошадей, карабины, свисающие с седел. Люди запели:
Все это произошло несколько дней назад, и всем были известны не только подлинные события, но и присочиненные подвиги, рассказов о которых хватало на полвечера у костра. Кто-то сказал, что Ндабула обратился к судье с вопросом: «Послушай, Мэтью, чем это воняет? Не наложил ли ты в штаны?» Другой рассказывал, что полицейские плакали кровавыми слезами — слезы у них были красного цвета. Люди ждали, что огонь и меч обрушатся на бассейн Тугела. Но дни шли за днями, и высланные на разведку дозорные не замечали никакого движения. Коломбу стала ясна обстановка. Юноши оказали открытое неповиновение Хемпу. Но это был не первый случай. Неповиновение проявлялось и в других местах — в Краю Железа, в Умвоти, в поясе сахарного тростника. Не раз судей оскорбляли, и они вынуждены были возвращаться домой с пустыми руками. Подушный налог нигде не выплачивался полностью. Четыре или пять тысяч фунтов золотом, завязанные и опечатанные в небольших холщовых мешках, — вот и все, что правительству до сих пор удалось выколотить. Однако даже за это правительство тяжко поплатилось. Оно дало людям то, что на их языке называлось убудода — мужество. Зулус чувствовал себя в эти дни сильнее, чище. Ему легче дышалось, воздух свободнее проникал в его легкие, и сердце его ширилось. Хорошо чувствовать себя снова человеком, и если суждено умереть, то и смерть уже не так горька. Покамест не хватало полицейских, чтобы расправиться с непокорными племенами. Некоторые говорили: «Хорошая
