- Хорошее дело. Как без жены этакому молодцу. Только что же это за краля, что аж тебя полонить сумела?
- Позвольте, барин, жениться на Марье Ивановне, дочке Лукерьиной.
- Что?! - Степан Степанович даже с кресла привстал.
«Эге! - смекнул Григорий. - Дело нечисто! Так вот чего она, голубушка, боялась!»
- Не смей... даже мыслить о том!
- Смилуйтесь, барин, - заголосил Гриша, - не губите жизни моей!
- Полно, полно, убирайся. Я тебе другую найду, лучше не в пример...
- Не надобно другой, барин. Мне Маша люба!
- Рассуждать еще... Сказал, убирайся.
Гриша поднялся. Он тяжело дышал, страсть, гордыня, обида взяли верх над осторожностью.
- Все равно, барин, не отступлюсь!
- Че-его? - обомлел Любимов. - Это ты… ты мне перечишь! Да я тебя...
Понимал разумом Гриша, что надо присмиреть, взять себя в руки, но какая-то сила понесла его:
- Никто меня с ней не разлучит! Люб я ей.
- Ах ты... - Степан Степанович задыхался от возмущения. - Смотри ж! Сейчас напомню тебе, как слушаться господина подобает.
Григорий ушам своим не поверил, когда барин при нем позвал приказчика и велел проследить, чтоб ему, Гришке, на конюшне всыпали как следует за дерзость. Последним усилием сумел сдержать себя, не то не миновать бы ему большей беды. Но согнулся-таки перед Любимовым:
- Ваша барская воля!
Степан Степанович долго затем ходил по комнате. Гнев его вскоре прошел, а смутный страх не давал покоя, в чем Любимов со стыдом себе признался. Не выходили у него из памяти темные, полные злобы глаза обиженного им любимца.
- Разбойник, - повторял Степан Степанович, - и зрак разбойничий. Выпорют его, а он отойдет, да ночью дом подожжет, иль меня зарежет сонного.
И чем дольше раздумывал Степан Степанович, тем яснее становилось ему, что побоями этого молодца не смиришь, а скорее распалишь себе на беду. Его коли бить, так чтоб дух вон, а это дело подсудное, хотя, конечно, ежели по правде, разбираться-то никто не станет - до Царя далеко. Да не в том дело - жаль парня. Такого беречь надо - пригодится. И потом... почему бы просьбу его не исполнить?
Отменил наказание, а сам продолжал размышлять. Машка, кажется, добром не покорится. А должна! Не хватало только, чтоб эта байстрючка верх над ним взяла. Что же, Гришенька, предложит Любимов тебе службу - не обрадуешься. А может… может и обрадуется - как дело повернуть. «А прекословить посмеет – живого сгною!»
Вскоре Гриша предстал пред светлые очи Любимова. Вид у парня был донельзя смущенный, и барин решил, что смущение это - истинное.
- Вот, парень, каково господину дерзить, - начал наставительно. - Так недолго и под горячие попасть. Да чего ж - я тебя прощаю.
Григорий поклонился:
- Весьма благодарен, Степан Степаныч, и щастлив милостью вашей.
И сунулся руку целовать.
- Ну-ну, не благодари. Ты вот что мне скажи - все желаешь жениться на Машке?
Григорий не знал, что и отвечать - сегодня он был гораздо осторожней. Каков ответ барину надобен? Но Степан Степанович смотрел на него приветливо, и Гриша решился сказать правду:
- Врать не стану, барин, хочу на ней жениться.
- Так. И невдомек тебе, что Машку я для себя держу? Счетец за ней немалый. Что молчишь? Прямее гляди! Машка неглупа, тиха, изящна. Пожалуй, что и не про тебя.
- Вы наш господин, - угрюмо отвечал Гриша.
- Верно, стало быть, ты служить мне обязан. А служба такова: неплохо бы красавице мужем обзавестись. Понял? Для соседей, дабы приличья соблюсти.
Григорий криво усмехнулся.
- Как не понять?
- Оно и хорошо. Как дела у нас с Машкой уладятся, отдам ее замуж. Муж такой нужен, чтобы в строгости держал. Я и приданого дам хорошего. Вновь спрашиваю: понял?
Гриша впервые поднял на барина глаза-угли. Минуту шла в нем борьба, да такая, что казалось, будто сердце разорвется. Накинуться б на грузную эту, важную фигуру, чтоб животный страх наполнил светлые глазки! Ах, что бы он, Гришка, сделал с ним! Но не накинулся. Вновь усмехнулся, на этот раз – едва ли не нагло:
- Понял!
- А коли так - исполняй.
