оставлять же ее в самом деле на расправу этим коршунам, барину да холопу... Как он любил ее, еще сильнее любил от переполняющего сердца сострадания! Он должен был отплатить откровенностью за откровенность и поведать ей о своей судьбе. И как бы он этого хотел! Но... как рассказать про Наталью Вельяминову? Да и много о чем еще нельзя ей рассказывать.
Картины не столь уж давнего прошлого будоражили память. Старый дом на Мойке. Отец – преданный сотрудник Императора Петра, выполняя желание Его Величества, отстраивался в молодой столице сразу в камне, и весело росло крепкое строение средь деревянных домишек. А потом... этот страшный день, когда, с беззаботной легкостью спускаясь по лестнице из чердачного помещения, Петруша, пятнадцатилетний мальчишка, увидел, что отца несут в комнаты на руках… Дворня перепугана, женщины ревут, а верный слуга Софроний трясется всем телом. Петруша рванулся вниз, едва не слетел на пол:
- Отец!
- Петр Григорьевич! – Софроний вскинул к нему дрожащие руки, словно молил барчука о помощи. – Что ж это, барин-то наш…
- Батюшка!!
Отец не отвечал. Петруша и не понял, что теряет сознание. А когда очнулся, у отца был уже священник, а лекарь-немец только разводил руками.
- Что?! – закричал Петруша.
- Все в воле Всевышнего, - вздохнул немец.
- Но что же это?.. разбойники? Поединок?!
- Никто ничего не знает.
Вышел священник. Петруша так и кинулся с вопросом:
- Как отец?
- Кончается, - сурово и беспощадно ответил батюшка, а юный Белозеров, захлебываясь от рыданий, прежде чем поспешить к отцу, все-таки спросил:
- Что же случилось?
- Тайна исповеди нерушима…
Отец благословил его. Последними словами его были:
- Не вини никого.
Петр никого и не винил, он так и не понял, что произошло. В пятнадцать лет он остался круглым сиротой, так как мать умерла еще при родах. И все, что происходило после, вытекало, как река из истока, из этого тяжкого дня – так как Петр решил стать достойным преемником отца, дабы не посрамить его памяти. Сейчас воспоминания кружились пестрыми обрывками в его душе, как сморщенные листья по осени.
Смольный дворец. Петруша на коленях перед скромно одетой красавицей с добрым и свежим лицом, сбиваясь от волнения, умоляет:
- Прикажите только... Я – все для Вас... Как отец мой верно служил родителю вашему, так и я... Время самое удобное, Ваше Высочество. «Она» – при смерти!
Красавица даже жмурилась от страха:
- Что вы, Петруша, разве можно такое говорить?! Запытают…
Но тогда он не боялся. Не боялся, потому что не представлял, что его и в самом деле втолкнут в серый склеп... Суровое, немолодое лицо в блеклом свете сальной свечи. Скрипит писарь пером, Петруше кажется – зловеще...
- Петр Белозеров, сержант лейб-гвардии Преображенского полка, не поведаете ли нам, сударь, по какой такой надобности зачастили вы в Смольный дворец?
Он, конечно же, все отрицал, и ни показная ласковость генерала Андрея Ивановича Ушакова, ни привычно-служебная жесткость его не вытянули из Петруши ответа. И начался кошмар... Белозеров до сих пор не мог забыть ошеломления от дикой боли при хрусте собственных костей...
Рассказывать это Маше? Нет-нет! Потом Петр долго мучался: кто предал его? Кто настрочил донос, о котором уклончиво упоминал на допросе генерал Ушаков?..
Маша спала. Пригревшись в кресле, она сама не заметила, как задремала. Бледная рука бессильно свесилась с подлокотника. Петруша поцеловал эту руку с не меньшим благоговением, чем когда-то – пухлую ручку ясноглазой принцессы...
Утром Петруша, прикорнувший в другом кресле, нашел на коленях написанную по-французски записку. «Милый Петр Григорьевич! Я знаю, что на свете нет человека лучше, добрее и благороднее Вас. Что бы ни случилось, я буду всегда помнить об этом. Простите и прощайте». Подписи не было.
Петр встал, в волнении прошелся взад-вперед, ероша длинные светлые волосы, а потом решительно вышел из комнаты…
Гриша ходил по дому гоголем. Он больше не был конюхом, став при барине чем-то вроде камердинера, а по сути проводил жизнь бездельную. Ключница Таисья терпеть не могла барского любимца, и, столкнувшись с ним в это утро, с явной радостью выпалила:
- Чего нос задрал, разгуливашь, словно барин? Аль Машку свою высматривашь?
- Не твого ума дело!
- Ишь! Петух распетушился! Так она к тебе и побежит, жди! Про их светлость нонче другие имеются, не тебе, рылу чумазому, чета!
- Придержи язык свой змеиный, баба злющая! Я своего не упускаю.
- Жди, дурень! Дождешься конца света. Девка-то твоя сегодня еще до зорьки из покоев барина
