Едва он вышел, Надежда приподнялась, потянулась к Наталье – поцеловать ее в щеку.
- Простите меня, Наталья Алексеевна, не так мне надо вас принимать! Но я... Как вспомню, вся дрожу... Трусиха! Если бы не вы...
- Ваш отец так долго и так любезно благодарил меня, - весело отвечала Наталья, - что вы, уж прошу, ничего не прибавляйте более того, а благодарить за все Господа следует. Я счастлива с вами познакомиться, даже и при подобных обстоятельствах.
- Я тоже очень счастлива, - быстро откликнулась Надя, живо, но несколько нервно пожимая пальцы Натальи. Такая поспешность показалось Вельяминовой странной в этой девушке, которую про себя она называла уже «русалкой»...
Поговорили о том, о сем, да и вскоре расстались. Но Надя попросила свою спасительницу вновь навестить ее на следующий день. Наталья согласилась. «Русалка» раздразнила ее вечное любопытство. В немалой степени заинтересовал и отец – граф Кирилла Матвеевич Прокудин.
В следующий визит Наталья задержалась уже куда как долго у новой знакомой. И принимала ее Наденька не в постели, а в очаровательной светло-синей гостиной с белыми легкими шторами. И сама вышла в изящно-небогатом сапфирового цвета платье – очень ей к лицу. Показывала цветы в горшках. Много почему-то говорила о море, о том, как мечтает уплыть куда-нибудь на корабле под парусами. То и дело взволнованно поправляла бледной маленькой ручкой мелко завитые куафером пепельные кудри, свободно выбивающиеся из простой прически.
Узнавая новую подругу лучше, Наталья открыла в себе неожиданное желание – сострадать и опекать. Она быстро поняла, что в отцовском доме Надя несчастна. Прокудин - человек, как оказалось, нрава странного, причудливого, держал дочь почти взаперти, хотя и не мог совершенно лишить ее выездов и приема гостей, но пытался всеми силами ей в этом препятствовать. Он и в мыслях не допускал, что у любимой дочери может появиться когда-то жених, и вообще обращался с девушкой как с тончайшим фарфоровым сосудом – вдруг кто-нибудь нечаянно заденет! К тому же граф был очень мнителен, он готов был обвинить дочь в чем угодно из-за любой безделицы. Бедная Надя стала вспыльчивой и скрытной, нечасто улыбалась, главное – старалась как можно реже попадаться отцу на глаза.
Наталья скоро поняла, что ее участившиеся визиты к «русалке» - скорее, исключение из правил, что Прокудин терпит возле своей грустной принцессы «драгоценную спасительницу» только из чувства долга, и что постоянно так продолжаться тоже не будет. Не любящая бездействия Вельяминова напряженно думала, что же делать? Надя очень скоро стала ей дорога, что-то привлекало ее в этом раздражительном, но мечтательно-светлом ребенке, было что-то в Наденьке ясное и наивное. Но также Наталья видела, что все чаще в ребенке пробуждается женщина, быть может, совсем и недобрая, она наблюдала, как порой меняется подруга в лице, горячо повествуя о своих обидах, и не могла бы поручиться, что со временем в этой нервной натуре не разовьется лживость, даже коварство. Забыв о себе, отгоняя тоску о разъезжавшем где-то Петруше, Наталья раздумывала, как вырвать «Надин» из слишком уж крепких отцовских объятий. Тревожили ее и раздраженные жалобы подруги на «постояльца» - отца Франциска.
- Мало того, что отец поселил еретика у нас во флигеле, - негодовала Надин, - так тот еще и в самом доме нашем днюет и ночуют теперь, отец расстаться с ним не может! А почему? Конечно, католик неглуп, и побеседовать с ним разок-другой возможно. Но отец от бесед этих голову потерял! Да мало того... Иоганна Фалькенберга знаешь?
- Имею удовольствие.
- Удовольствие?! Вот уж про себя такого не скажу! В последние две недели что-то зачастил он в наш дом. Подумаешь разве, что немец сей – католик?
- Вот как?
- Да. И его духовник – этот ужасный Франциск.
- Странности какие...
- Ежели б сии странности не касались отца моего! А вчера батюшка дал понять, чтобы пореже тебя принимала. Каково?
- Меня?!
- Да, тебя, голубушка Наталья Алексеевна... Вот уж нет! И без того я в родном доме как в тюрьме.
Светлые глаза Надин сердито заблестели. Но тут же дрогнули губы, казалось – вот-вот расплачется.
- Ты устала и слишком взволнована, - сказала Наталья. – Нужно отдохнуть. Хочешь, буду сегодня твоей нянькой? Рассказать сказку?
Надя хихикнула.
- Про Бову Королевича? Расскажи-ка лучше, как дядя тебя на охоту с собой брал... Охота! Да мне б такое с батюшкой моим и во сне бы не привиделось.
Она действительно полулегла на диванчик, закуталась в теплую шаль. Вид у «русалки» был и впрямь болезненный.
- А хочешь, Наташа, я тебе сказку расскажу? Вот, слушай. Есть на свете Савельев лесок – кто в него ни войдет, непременно сгинет. Деревья там сплошь до небес, топи, заросли непроходимые... И жил там разбойник Савелий, по нему и лесу прозванье. Он-то не сгинул, потому как оборотень был и колдун, и с лешаками дружбу водил... По ночам выбирался злодей с лихими людьми из леска своего на большую дорогу и грабил проезжан, и редко кто уходил от него живым. И было так, пока не появился в тех краях монастырь святой, тут колдовство и кончилось. Захватили Савелия и казнили лютой смертью. А к лесу с тех пор и подходить боялись. Несколько лет минуло, забрел какой-то бедолага в лесок, лесок-то хоть и небольшой, да темный и густой, страшный. Ну, натыкается на избушку, а в избушке-то - огонек, и выходит... Савелий, огромный, бородатый... Ох и перепугался мужичонка! Бежит, ни топей уже перед ним, ни зарослей, ни оврагов – через все перелетел, и все «Богородицу» про себя читал. И – выбрался! Так с тех пор уж все-все мимо леска Савельева проходя иль проезжая, крестятся, да объезжают побыстрей... Вот и все.
- Какая странная сказка! – удивилась Наталья.
- Да не сказка это, - Надя зевнула. – Все – сущая правда. А Савельев лесок – возле нашего Прокудина под Москвой. Поезжай в наши края, кого хочешь расспроси, всякий тебе то же, что и я, расскажет...
Последние слова Надя пробормотала в полудреме, с закрытыми глазами, – вскоре она уже крепко
