- Ну и дурак, - пожал плечами генерал, и сделал знак палачам. Александр и опомниться не успел, как его оковы прикрепили цепью к железному кольцу в стене.
То, что творил Ушаков, было беззаконие, права он на то не имел, но он никаких прав и не признавал, кроме собственного – охранять спокойствие государства, как почитал нужным. И все же Александр не мог до конца поверить. «Но ведь этого же не может быть! Господи! – отчаянно прокричал он про себя в Небо всем своим существом. – Сделай что-нибудь, умоляю! Помоги!»
Когда же Надя закричала, грубо схваченная палачом, и забилась в его руках, а палач принялся срывать платье с ее плеч, Александр не выдержал.
- Да, да, да! – вырвалось из него.
Андрей Иванович едва сдержал победную улыбку.
- Давно бы так...
Он сам поднес к нему бумаги и перо.
- Прошу вас, Александр Алексеевич...
Надо было поставить подпись. На мгновенье Александр заколебался, и генерал, чутьем уловив его колебание, нахмурился. «А что потом?» – подумал вдруг Вельяминов. Волна негодования поднялась в сердце, захлестнула сознание, он рванул листы из рук Ушакова, и, скомкав, яростно швырнул ему прямо в лицо, насколько позволяли скованные руки.
- Не будет по-вашему! – вскрикнул он, и дыхание вдруг стеснилось в груди – Александр рухнул без сознания.
- Только этого не хватало! – воскликнул Ушаков, не в силах подавить досаду. – Ну что стоите, приведите его в чувство!
Дверь отворилась, пропуская Шешковского. Наткнувшись на лежащего без чувств Александра, Степан Иванович от неожиданности перекрестился, и тут же перевел преданный взгляд на начальника.
- Андрей Иванович, там... От самой Государыни... Ее Величество желает видеть вас. Незамедлительно.
- Ох! – генерал в сердцах долбанул по стене кулаком, так что Степан Иванович вновь перекрестился. – Ладно. Этих - назад, вернусь – продолжим.
Через пару минут он отбыл во дворец...
- Ваше Императорское Величество...
Елизавета только лишь рассеянно повернула хорошенькую головку с роскошной копной чуть припудренных светлых волос в сторону вице-канцлера. Она явно думала о чем-то своем.
- Да, да, Алексей Петрович, я слушаю...
- Боюсь прогневать вас.
- Да? – на круглом лице Государыни отразилось что-то вроде интереса. – Что же вы натворили, господин вице-канцлер?
- Не я, Ваше Императорское Величество. А католический священник Франциск, о котором я вам только что имел честь сказывать.
- Агент короля Людовика, как вы его назвали?
- Он таков и есть. А доказательства – сии бумаги, изъятые у него моими людьми. Не желая лишний раз утруждать Ваше Величество, я сделал некоторые выписки, к сему же прилагаю сами бумаги, дабы вы удостоверились, что...
- Оставьте, - прервала Елизавета. – Я потом посмотрю.
Бестужев помолился про себя.
- Но, Государыня, вы - уверяю! - заинтересуетесь. Соизвольте обратить ваше драгоценное внимание на эту переписку, умоляю вас! Сие вовсе вас не утомит.
- Ну хорошо, - Елизавета сделала гримаску и взяла протянутые листы. После первых же прочитанных строчек ее начерненные, идеально изогнутые брови удивленно приподнялись, а на румяном свежем лице отразился сильнейший гнев.
- Что за мерзость?! – она в раздражении кинула бумаги на стол.
Бестужев знал, чем взять Елизавету. В бумагах покойного Франциска встречались выражения, оскорбляющие Елизавету
И тут из вице-кацлера полилась страстная обвинительная речь против отца Франциска и сумасшедшего Фалькенберга. Причем, было упомянуто, что оба они – совратители графа Прокудина в католичество (еще одна струнка, на которой умело можно было сыграть), и за это Господь наказал обоих. Одного - смертью, другого - безумием.
- Впрочем, - прибавил Бестужев, - сего последнего вразумил Господь в напасти, и отныне немец Иоганн лечится духовно и телесно в святом монастыре православном, откуда попрошу нижайше его не забирать, дабы не мешать исполнению Господних замыслов.
Елизавета кивала.
- Далее, Ваше Величество... Покойный отец Франциск посягнул не только на душу графа Кириллы Матвеевича, но и на свободу его дочери, девицы Прокудиной, он дерзнул насильно обвенчать ее со своим духовным чадом – с упомянутым уже Иоганном Фалькенбергом.
- Ка-а-ак?! – тут уж возмущению Елизаветы не было предела. – Бедняжка! Сие и вправду насильно было над ней совершено?
