ограничениям, которые считались необходимыми ограничениями».[796] Однако «такой таксономический анализ не оставляет места для глубинной структуры в смысле философской грамматики»,[797] то есть картезианской грамматики. Также Соссюр и его последователи критикуются за мнение о том, что «процессы образования предложений вовсе не принадлежат системе языка»,[798] именно этим процессам отведено центральное место в теории Хомского.
Далее идет абзац, который приведем почти полностью. «Сос-сюр вторил существенной критике в адрес лингвистической теории Гумбольдта со стороны видного американского лингвиста Уильяма Дуайта Уитни, который, очевидно, оказал большое влияние на Соссюра. Согласно Уитни, лингвистическая теория Гумбольдта, которая во многих аспектах развивала обсуждавшиеся мною картезианские взгляды, была ошибочной в своем основании. В действительности же язык просто „составлен из огромного количества элементов, каждый из которых имеет свое собственное время, реализацию и результат“. Он утверждал, что „язык в конкретном смысле… является. суммой слов и сочетаний слов, при помощи которых любой человек выражает свои мысли“; задача лингвиста, следовательно, состоит в том, чтобы перечислить эти языковые формы и изучить их индивидуальные истории. В противоположность философской грамматике, Уитни доказывал, что в форме языка нет ничего универсального и что на основе изучения произвольного агломерата форм, составляющего человеческий язык, нельзя ничего узнать об общих свойствах человеческого интеллекта».[799]
Концепцию Уитни и Соссюра Хомский называет «убогой и совершенно неадекватной»,[800] хотя признает, что она была пригодна для некоторых целей: для реконструкции праязыковых состояний, а затем для структурного описания фонологии и морфологии. Упоминание У. Д. Уитни (1827–1894) и компаративистики XIX в. (которую Хомский оценивает высоко) показывает, что концепция понимается шире, чем структурализм. Критику этой концепции, не раз появляющуюся в книге, естественно сопоставить с критикой «абстрактного объективизма» в МФЯ.
Границы направления во многом совпадают в обеих книгах при одном существенном различии: картезианская традиция включается в «абстрактный объективизм» в МФЯ и решительно противопоставляется соответствующему направлению у Хомского. Безусловно, это не случайно: интеллектуальные традиции, из которых исходили авторы, были весьма различными. Философский подход МФЯ, как уже упоминалось, враждебен рационализму Декарта, очень важному для Хомского: помимо идеи глубинных структур, американский ученый опирается на Декарта в связи с гипотезой о врожденности языковой компетенции. С другой стороны, Хомский весьма иронически пишет о «кантианском привкусе» у зоопсихолога Конрада Лоренца,[801] а кантианство очень важно для авторов МФЯ. Но есть в обоих случаях и общий источник идей: В. фон Гумбольдт, и общий противник: позитивизм (К. Фосслер и другие последователи Гумбольдта не учитываются у Хомского). Поэтому в МФЯ картезианская лингвистика противопоставлена Гумбольдту и сближена с позитивистской лингвистикой, а у Хомского соотношение иное.
При столь разных исходных посылках сходство в критике равно неприемлемого для авторов МФЯ и Хомского направления в науке, безусловно, существует. В обоих случаях подход этого направления к своему объекту признается слишком ограниченным. «Устойчивая неизменная система нормативно тождественных форм» признается оторванной от мышления и от самого «говорящего-слушающего». Там и там критикуется излишний уклон прежней лингвистики в области морфологии и особенно фонетики (фонологии) при игнорировании синтаксиса; формулировка МФЯ о том, что «абстрактно-обьективистское мышление» смотрит на все, включая синтаксис, «сквозь очки фонетических и морфологических форм», вполне подошла бы Хомскому. Говоря о том, в чем критикуемый подход может быть пригоден, авторы, акцентируя внимание на несколько разных вещах, тем не менее также оказываются близки друг к другу. Хомский признает правомерность этого метода для задач сравнительно-исторического языкознания («разгадывание мертвых языков») и для «изучения экзотических языков, неизвестных исследователю»[802] («обучение чужим языкам»). Показательно принципиальное ограничение во всех работах Хомского материалом родного для него английского языка: выявление общих механизмов языковой компетенции не требует обращения к «чужим языкам».
В то же время «нет причин для того, чтобы успешное применение структуралистского подхода в историческом и описательном исследовании не могло сочетаться с ясным представлением о его существенных ограничениях и о его неадекватности в конечном счете по сравнению с традицией, которую он временно, и вполне оправданно, вытеснил».[803] Идеи о «вытеснении» у авторов МФЯ нет: они исходили из сосуществования и параллельного развития двух направлений. Но не это главное: «Система языковой компетенции качественно отличается от всего, что может быть описано в терминах таксономических методов структурной лингвистики. Теории и модели, которые были разработаны для описания простых и непосредственно данных явлений, не могут охватить реальную систему языковой компетенции; „экстраполяция“ на основе простых описаний не может приблизиться к реальности языковой компетенции; умственные структуры не являются просто „тем же самым, только побольше в количественном отношении“, а качественно отличаются от сложных сетей и структур, которые могут быть разработаны путем дальнейшего развития понятий, казавшихся всего несколько лет назад заманчивыми многим ученым».[804]
Все это перекликается с критикой «абстрактного объективизма». Есть, разумеется, и существенные различия, не сводящиеся только к расхождениям в оценках истории науки. Вся важнейшая проблематика МФЯ, связанная с диалогом и с функционированием высказываний в обществе, совершенно чужда Хомскому, в модели которого «идеальный говорящий-слушающий» никак не взаимодействует с другими аналогичными особями; поэтому и критика структурализма не распространяется на эти пункты. С другой стороны, в МФЯ критикуется соссюровская концепция языка и речи, но нет чего-либо похожего на разграничение компетенции и употребления; поэтому многие пункты критики по сути включают в себя и несогласие с исключением из лингвистической проблематики вопросов употребления. Тем самым критика «абстрактного объективизма» в МФЯ более глобальна, но в меньшей степени дает возможность построить позитивную теорию.
В противовес «убогой и неадекватной концепции» большинства лингвистов XXIX и ХХХ вв. Хомский не раз выделяет идеи Гумбольдта о творческом характере языка, значимые и для авторов МФЯ, связывая их со своей теорией. «Как писал Вильгельм фон Гумбольдт в 1830-х годах, говорящий использует бесконечным образом конечные средства. Его грамматика должна, следовательно, содержать конечную систему правил, которая порождает бесконечно много глубинных и поверхностных структур, связанных друг с другом соответствующим образом».[805] «Такая система – порождающая грамматика—дает экспликацию идеи Гумбольдта о „форме языка“, которую в несколько туманном, но глубоком замечании в своей великой посмертной работе… Гумбольдт определяет как „то постоянное и однообразное в. деятельности духа, возвышающей артикулированный звук до выражения „мысли“, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности“. Такая грамматика определяет язык в гумбольдтовском смысле, а именно как „рекурсивно порождаемую систему, где законы порождения фиксированы и инвариантны, но сфера и специфический способ их применения остаются совершенно неограниченными“».[806] «Вильгельм фон Гумбольдт… твердо придерживался взгляда, что в основе любого человеческого языка мы найдем систему, которая универсальна, которая просто выражает уникальные интеллектуальные свойства человека»,[807] то есть компетенцию.
Итак, нужно вернуться к осмыслению «классических проблем, интересовавших таких мыслителей, как Арно или Гумбольдт».[808] Если в XIX в. «философская грамматика не обеспечила подходящих понятий» для компаративистики или описаний экзотических языков,[809] то сейчас имеется возможность разработать аппарат для внедрения идей этой грамматики в исследовательскую практику. Здесь важен вклад структурной лингвистики, не обладавшей адекватной теорией, но много сделавшей для разработки методов. «Структурная лингвистика чрезвычайно расширила обьем доступных нам сведений и неизмеримо увеличила надежность этих данных. Она показала, что в языке существуют структурные отношения, которые могут изучаться абстрактно. Она подняла точность рассуждений о языке на совершенно новый уровень».[810] Сама попытка описать язык на основе «методов сегментации и классификации», неверная с теоретической точки
