изменения в новой постсоветской жизни неспешно: сначала власти заговорили о гласности, потом о человеке с рублем – кооператоре, потом стали говорить о приходе капитализма с человеческим лицом, а потом лицом эпохи стал предприниматель.
Один из самых уважаемых предпринимателей той поры, Кивелиди Иван Харлампиевич, вспоминая закон о кооперации, говорил: «Настоящий предприниматель действует не только ради денег, обогащения. Его увлекает масштабность и новизна казалось бы неподъемных задач. Это то, что я понял в свои 44 года. И говорю с позиций человека, находящегося в “свободном плавании” с того самого момента, когда разрешили, дали отмашку, сказали: плыви…»[73]. Призыв стать предпринимателем был не просто услышан, рост численности кооперативов стал ошеломляющим для советской номенклатуры: на 1 января 1988 года в стране действовало 13,9 тысячи кооперативов, через год их стало 77,5 тысячи, на 1 января 1990 года их насчитывалось 193,1 тысячи; соответственно возрастала и численность работающих: 156 тысяч, 1,4 миллиона, 4,9 миллиона человек[74]. Не прошло и года, как вдруг толпы торгующих без указания сверху стихийно двинулись к «луже» – так в обиходе стали называть стадион в Лужниках. И на станции метро возникли неимоверные трудности с приемом пассажиров, и даже милицейские наряды не могли сдерживать массы. На Урале так же стихийно возникла «туча» – так называлась свердловская толкучка, появившаяся на перекрестке железнодорожных путей на станции Шувакиш. «…К платформе одна за другой подлетали электрички, набитые людьми с узлами, сумками, портфелями. Немалая часть пассажиров прибыла в этот день сюда из Москвы, Ленинграда, Еревана, Перми, Омска и других городов… Не слышно обычного базарного шума. На Шувакише цены называют шепотом и спрашивают: “Сколько”? – писали М. Бергер и А. Пашков. – …Матерый спекулянт на “туче” активно себя не проявляет, он там налаживает связи, строит отношения – это его своеобразный “деловой клуб”»[75].
Но в городах можно было уже не шепотом спрашивать о ценах на товары и услуги, матерый спекулянт превращался в респектабельного торговца. Не только платные туалеты и кооперативные кафе заполняли рыночную нишу. Конкуренция за покупателя шла везде: в Екатеринбурге (бывшем Свердловске) годовая выручка магазина «Аметист» (торговал изделиями многих предприятий государственного объединения «Кварцсамоцветы» со всех концов СССР) составляла всего-навсего 500 тысяч рублей; в единственном небольшом кооперативе «Орлец», где работали всего семь человек, годовой уровень реализации своей продукции составил сто тысяч рублей, и выпускал кооператив ювелирные украшения только с натуральными камнями[76].
Зимин, создававший в советское время «системы с предельно оптимальными характеристиками», тоже стал членом институтского кооператива. Да и как не войти туда, где объединились для дела старые друзья и коллеги. Но во главе объединения Зимин не встал, хотя и начал потихоньку отстраивать свою новую «систему». «Военно-промышленный комплекс, на который мы работали, стал рушиться. У нас группа инженеров создала свой кооператив, и мы стали заниматься тем, чем умели, – радиоэлектроникой, – пояснил он первые шаги в области бизнеса. – Это было вызвано не только и не столько материальными соображениями (хотя это тоже было – зарплату переставали платить помаленьку), сколько желанием самореализации: сколько можно работать на чиновника – уже хочется сделать что-то такое, чем люди пользуются! Постепенно вышли на сотовую телефонию, которая стала нашей судьбой»[77].
Не только Зимин стремился к самореализации: председателем кооператива избрали Евгения Бондаренко, сотрудника его лаборатории.
Какие задачи могли поставить себе военные инженеры, пустившиеся в свободное кооперативное плавание? Конечно же, в первую очередь связанные с конверсией – переводом военного производства на мирные рельсы. Беда была лишь в том, что военные разработки никак не могли, в силу объективных причин, становиться мирными изделиями[78]. Как, к примеру, перевести с военного на мирный язык слово «антенна»? Научный «задел» в отделе Зимина был создан: разработана антенна нового поколения, не требующая размещения на сторонах «пирамиды»: ее можно было устанавливать хоть на уровне земли. Самой близкой казалась задача авиадиспетчерской службы: тоже надо следить за воздушным пространством на сотни километров от аэродрома. Но при обсуждении последнего слова антенной техники с гражданскими авиаторами выяснилось, что им это новое слово ни к чему. Самолет гораздо больше боеголовки, летает медленнее и не стаями, как при стратегическом ракетном нападении, так что в гражданской авиации можно обойтись чем-нибудь попроще и, соответственно, дешевле[79].
Машина, в отличие от самолета, не летит, а катит, и чаще всего останавливает ее не красный свет светофора, а полосатый жезл сотрудника ГАИ. Вот именно это обстоятельство повлияло на создание одного из первых рыночных товаров – антирадара. «Одна из наших первых работ – мы сделали радар-детектор, – вспоминал Зимин. – Знаете, что это такое? Это когда милиция облучает, он тогда даже продавался в магазинах. Это была наша первая конверсионная работа. Слово “конверсия” было тогда очень модным. И мы тогда продали документацию на завод, поскольку сами мы могли делать только опытные образцы. Продали документацию – денег хватило на один поход в ресторан. Тогда еще не знали такого понятия, как “маркетинг”. И мы не знали, и сам завод не знал»[80].
«Мы все сидели на своих рабочих местах в радиотехническом институте. Кооператив был зарегистрирован при РТИ, который в нем якобы арендовал помещение. Якобы в свободное время, – вспоминал Бондаренко. – Интересно было тем, что, во-первых, появлялась возможность взять на себя задачи, которые можно было решить в кооперативе. Все были инженерами-разработчиками». Направление «купли-продажи» присутствовало, но не главенствовало: вскоре разработали тюнер «Аушра», который производили в Вильнюсе. Он стал первым гражданским изделием, разработанным и внедренным в производство. Других разработок было превеликое множество, но лишь единицы дошли до потребителя. Среди последних ярко и выигрышно, даже с позиций дня сегодняшнего, смотрится телевизионное оборудование. «Мы сделали приставочку к телевизору, по которой можно было, например, провести голосование, определить рейтинг программ, элементарно, – вспоминает Айзин. – Эта система была внедрена, часть элементов производилась на Вильнюсском заводе, там было дорогое оборудование – точеные корпуса… Более дешевые на Мытищинском электромеханическом заводе. Выпускалась серия. В Сабурово была кабельная сеть на этом оборудовании. Мы искали, кто занимался подобными элементами. И у себя в институте, и в “Алмазе” нашли специалистов. В каком-то ГРУшном НИИ нашли ребят, которые делали элементы головной станции. Платили им деньги на разработку. Кончилось все весьма печально».
Почему все кончилось для кооперации так печально? Не только потому, что на рынок хлынули зарубежные товары, ценовая конкуренция вымела продукцию РТИшного кооператива, созданную на отечественной элементной базе. Вдобавок к конкуренции на внутреннем рынке добавились «свои» проблемы: с середины 1989 года, как отмечал один из активнейших участников кооперативного движения академик В. Тихонов, «…началась добротно организованная антикооперативная кампания. Причем в наиболее острой форме именно в тех районах, где властители особенно глубоко погрязли в коррупции, лихоимстве, воровстве: Краснодарский край, Узбекистан, Москва… Трижды менялись условия налогообложения… Беспрепятственно вводятся и усиливаются ограничения видов деятельности, разрешенных для кооперативов»[81].
Что мог кооператив РИТМ-2000 противопоставить не только стихии рынка, но и государственной политике, в одночасье полюбившей другие формы организации бизнеса?
ПОСТ О ЗОЛОТОЙ ЖИЛЕ, И НОВОЙ СИЛЕ, И О ТОМ, КТО ОСТАЛСЯ ЗА БОРТОМ
Произносить слова мы научились. Теперь бы научиться считать деньги.
