– Здесь ему нас не найти, – весело заявила она.
И никтому другому тоже, невольно отметил Гарри. Ниша вовсе не была risque(1), она имела широкий выход в бальный зал. Но угловое расположение и округлые, как утроба, стены – делали ее почти незаметной из зала. Чтобы заглянуть внутрь, нужно было смотреть под определенным углом.
Она совершенно не подходила для соблазнения и прочих дел подобного рода, и все же была удивительно интимна. И еще давала отличное убежище от шума бального зала.
– Это замечательно, – объявила Оливия.
Неожиданно Гарри обнаружил, что совершенно с ней согласен.
– Действительно.
Она легко вздохнула.
– Боюсь, мне все же не удастся избегать его всю ночь.
– Можно попробовать.
Она покачала головой.
– Мама обязательно найдет меня.
– Она что, пытается выдать вас за него замуж? – спросил он, усаживаясь рядом с ней на изогнутую деревянную скамеечку.
– Нет. Она не захочет, чтобы я уезжала так далеко. Но он все–таки принц. – Она обратила на него полный фатализма взгляд. – Это честь. Я имею в виду, его внимание.
Гарри кивнул. Не соглашаясь, просто ободряюще.
– И есть еще кое–что. – Она внезапно замолчала, потом снова открыла рот. Но так ничего и не сказала.
– Что «еще»? – мягко подбодрил он.
– Вам можно доверять?
– Можно, – ответил он. – Но я уверен, что вы уже знаете, джентльмену, уверяющему, что ему можно доверять, верить нельзя ни в коем случае.
Это вызвало на ее губах легкую улыбку.
– Чистая правда, и все такое. И все же…
– Рассказывайте, – тихо произнес он.
– Ну… – Глаза Оливии смотрели куда–то вдаль, будто она искала слова или, возможно, уже нашла их, но они пока не сложились в подходящие предложения. И заговорив, она на него тоже не посмотрела.
Но и намеренно не избегала его взгляда.
– Я уже… отклонила ухаживания многих джентльменов.
Он удивился столь осторожному использованию слова «отклонила», но не стал ее прерывать.
– Я не то чтобы считала себя выше их. Ну… то есть, некоторых из них, наверное, да. – Она повернулась и прямо посмотрела на Гарри. – Некоторые были просто ужасны.
– Понятно.
– Но большинство… С ними не то, чтобы было что–то не так. Просто они были…
Ему это ужасно не понравилось.
– И теперь… Конечно, в лицо мне этого никто не скажет… – продолжила она.
– Но вы заработали репутацию черезчур разборчивой девушки?
Она бросила на него страдальческий взгляд.
– Я слышала определение «привередливая». Одно из них, по–крайней мере. – Глаза ее затуманились. – Другие мне повторять не хочется.
Гарри опустил глаза на свою левую руку. Оказывается, она изогнулась, напряглась и сжалась в кулак. Оливия искренне пыталась все сгладить, но слухи, похоже, больно ранили ее.
Она откинулась назад, прислонилась к стене и задумчиво вздохнула.
– А этот случай… о, он и правда побивает все рекорды, поскольку… – она помотала головой и возвела глаза к небу, словно прося совета или прощения. Или, хотя бы, понимания.
Она оглядела толпу и улыбнулась, но это была грустная, смущенная улыбка. И продолжила:
– Некоторые даже говорили «
– А!
Она повернулась к нему с предельно открытым выражением лица.
– Теперь вы видите, в чем проблема.
– Пожалуй.
– Если люди заметят, что я отвергла и его, я стану… – Она прикусила губу, подыскивая подходящее слово. – Не посмешищем… Не знаю, кем я стану, но это будет малоприятно.
Выражение его лица, вроде, не изменилось. И все же оно было обжигающе нежным, когда он произнес:
– Уверен, не стоит выходить замуж за принца только чтобы показать обществу, какая вы славная.
– Конечно, нет. Но люди должны видеть, что я, по крайней мере, оказываю ему все возможное почтение. Если я просто отвергну его… – Оливия вздохнула. Она это ненавидела. Просто ненавидела, но никогда ни с кем об этом не говорила, потому что любой просто ответил бы ей что–нибудь ужасное и ехидное, типа «
Да, она знала, как ей повезло, она понимала, что это благословение, и что у нее в этой жизни нет права жаловаться решительно ни на что, и она вовсе не жаловалась… не вполне.
Правда, иногда она все–таки жаловалась.
И иногда ей просто хотелось, чтобы мужчины прекратили обращать на нее внимание, прекратили называть ее прекрасной, обворожительной и изящной (каковой она вовсе не являлась). Она хотела, чтобы они прекратили наносить ей визиты, просить у ее отца разрешения ухаживать за ней, потому что ни один из них не был
– Вы всегда были хорошенькой? – очень тихо спросил он.
Какой странный вопрос. Странный и сильный, и не из тех, на которые она решилась бы отвечать, вот только, неясно почему…
– Да.
Вот только, неясно почему, с ним это казалось естественным.
Он кивнул.
– Я так и думал. У вас тип лица такой.
Она в новом приливе энергии развернулась к нему.
– Я рассказывала вам про Миранду?
– Не думаю.
– Это моя подруга. Она вышла замуж за моего брата.
– Ах, да. Вы как раз сегодня писали ей письмо.
Оливия кивнула.
– Миранда была эдаким гадким утенком. Худющая, и ноги длинные–предлинные. Мы все шутили, что они растут у нее прямо от шеи. Но я никогда этого не замечала. Она была просто моей подругой. Лучшей, любимейшей, веселейшей в мире подругой. Мы учились с ней вместе. Мы вообще все делали вместе.
Она снова посмотрела на него, пытаясь понять, насколько ему интересно. Большинство мужчин уже удирали бы, сломя голову – конечно: девица разливается соловьем о детской дружбе.
Но он просто кивнул. И она почему–то знала, что он все понимает.
– Когда мне было одиннадцать – это, кстати, был мой день рождения – мне устроили праздник. Уинстону тоже, и туда пришли все местные ребятишки. Думаю, все просто мечтали о приглашении. Неважно. В общем, там была девушка – я даже имени ее сейчас не помню – так она сказала Миранде нечто ужасное. Я думаю, до того дня Миранде и в голову не приходило, что ее не считают хорошенькой. Мне, во всяком случае, точно не приходило.
– Дети бывают жестоки, – прошептал он.
– Да, и взрослые тоже, – резко ответила она. – Ладно, не знаю, к чему я все это рассказываю. Просто
