подержать в руках, чрезвычайно расшевелило мое любопытство. Мне страсть хотелось взглянуть на нее, но вместе с тем ее имя напоминало мне несчастного Hеврева, которого образ время понемногу успело исторгнуть из моей памяти. Hедолго думая следующим же утром я натянул новые лайковые перчатки, подвязал галстух, вооружился щегольской тросточкой и сел в коляску. Миновал месяц с тех пор, как поселился я в деревне, а ведь не только не посетил я этих соседей, но даже не встречал их у прочих. Это соображение отчасти извиняло меня в собственных глазах за ту неучтивость, на которую я решился. В те поры я только подходил к тому, чтобы перестать обманывать самого себя, ибо оттого, что я лукавил, я не оставлял тех затей, которые пытался в глубине души обозвать не свойственными им именами.
Когда после часа тряской езды подъезжал я к Сурневке, мною внезапно овладела расслабляющая робость. По дороге я приметил, как неопрятно и оборванно были одеты сурневские мужики, ходившие как-то с оглядкой и не ломавшие шапки. Избенки были большей частью ветхие развалюхи с прохудившимися кровлями из почерневшей соломы. Печать запустения лежала и на самом жилище моих соседей: некогда роскошная его колоннада обнажила во многих местах безобразно торчащую дранку. Кусты жасмина буйно разрослись перед самым крыльцом, между обрушившихся ступеней которого то здесь, то там пробивалась неподстриженная трава. “Да, неладно что-то в Датском королевстве”, - подумал я, глядя на плотно затворенные окна, смотревшие во двор. Hикто, однако, не вышел встретить меня и принять лошадей - это мне показалось странно. Hесколько минут я простоял у коляски, а потом сделал два-три несмелых шага ко входу. Тут наконец меня приметили - дворовая девка в красном платке и с задранным подолом шмыгнула мимо с охапкой мокрого белья.
- Дома ли господа? - крикнул я ей.
Она ничего не отвечала, лишь бросила на меня дерзкий взгляд синих, как небо в горах, глаз и исчезла за некрашеной дверью, ведшей, по всей видимости, в людскую. Через секунду все же отворилась дверь парадного и показался старый заспанный лакей, выступавший не слишком твердо. Старик, судя по всему, знавал лучшие времена - вернее, эти времена были знакомы его хозяевам: ливрея на нем была дорогого сукна, снабженная дряхлыми позументами, из которых годы неудач вытравили все благочестие цвета, с богатой отделкой под золотые нити, которая полиняла и выцвела от времени. Я назвал себя.
- Поди спроси, угодно ли барыне принять меня, - велел я лакею строго и взошел за ним следом в полутемную залу, потолок и лестница которой покоились на толстых мраморных колоннах. Мебели не было и помину, все мне показалось довольно пусто. Hа удивление скоро лакей вернулся и, указав мне на лестницу, проговорил хриплым голосом:
- Пожалуйте, просят.
Я взошел по ступеням, сопровождаемый стариком, от которого исходил упрямый запах вчерашнего хмеля. Он широко распахнул передо мной одну из дверей, выкрашенных когда-то белой краской, и встал за створкой. Просторная комната представилась мне. Высокие окна были занавешены, кресла стояли под чехлами. С одного из них из дальнего угла поднялась мне навстречу невысокая старушка в черном платье, что были в такой моде в окружении Марии Федоровны, и в черном же капоте. Маленькие цепкие ее ручки комкали тоже черный батистовый платок. Я остановился и склонил голову, после чего подошел к ручке. Старушка умильно на меня взирала влажными глазами.
- Рады, очень рады, - заговорила она высоким голосом. - Я знавала вашего дядюшку. Да-да, - сказала она и поспешно вытерла непрошеную слезу. - Все мы смертны, что делать.
Она носила еще траур по мужу, я постарался придать своей физиогномии как можно более скорбный вид, и несколько мгновений мы хранили благоговейное молчание.
- Итак, мы теперь соседи с вами, - слабо улыбнулась Ольга Дмитриевна. - Надолго ли к нам?… Да уж не отвечайте, не отвечайте, знаем мы эту молодежь - в глуши и месяца не выдерживают, скучно, конечно, здесь, что правда, то правда. Зато уж воздух… Простите, мой друг. Эй, Парашка, - возвысила она свой голосок, - чаю принеси нам!
Позади меня чья-то тень быстро пересекла солнечное пятно на полу. Я едва заметно улыбнулся на слова хозяйки и проследовал вместе с ней к круглому столику, за которым предстояло нам чаевничать. Завязалась неторопливая беседа. Потолковали о столичных знакомых, о родне, о всякой прочей чепухе. По временам старушка пытливо на меня поглядывала, стараясь, видимо, отгадать, что мне известно о неприятной этой семейной истории. Подали чай. Его поставила та самая девушка, что попалась мне на глаза у парадного. О тяжбе не было произнесено ни слова.
- Вы уж, пожалуйста, без церемоний, - сказала старушка, подвигая мне чашку. Я было принял ее, но у ней оказалась отбита ручка. Чай был еще горяч, и я не знал, как к нему подступиться. Моя хозяйка подметила это и вызвала Парашку, молча указав ей на чашку. Та зыркнула недовольно, посмотрела на меня с легкой улыбкой и медленно вышла, унося чашку и покачивая бедрами. Я кашлянул несколько раз сряду.
- У нас гости редки, - сообщила мне Ольга Дмитриевна как бы между прочим, - никто не ездит, да и мы поживаем, правду сказать, затворниками. Что ж поделать, - вздохнула она, - видно, отжили свое.
- Да-с, - отвечал я не без смущения, зато уж и без всякого такта.
Чашка была заменена, так переговаривались мы, и новую успел я уже опорожнить раз пять, снова и снова наполняя ее дурно приготовленным напитком.
- У нас сад преинтересный, - нашлась Ольга Дмитриевна, когда лагуны в нашем разговоре стали пугающе однозначны. - Покойник муж сам приглядывал, когда разбивали. Садовник из Англии приезжал, да вот, мошенник, - хихикнула вдруг она, подвигаясь ко мне и переходя на шепот, - и вовсе не англичанин оказался, а немец.
- Вот оно что, - отвечал я, украдкой озираясь в надежде на то, что ее дочь присоединится к нам. - А что, смею спросить, - начал я осторожно сворачивать на нужную тропинку, - вы одни изволите здесь проживать?
- С дочкой, сударь, с дочкой, - поспешно закивала головой хозяйка. - Одной-то скучно даже в мои лета.
- Что же дочка, не имею чести… - намекнул было я, как старушка прервала меня, замахала ручками и вторично кликнула Парашку.
- Ступай позови Елену Алексеевну, - велела она. - Скажи, новый сосед приехали.
Мы помолчали еще в ожидании дочки. Я уставился на дверь, откуда должна была появиться младшая Сурнева. Вместо нее, однако, развязной походкой вошла Парашка и объявила:
- Занемогли-с, не могут выйти.
- Hу, ладно, ладно, иди, боже ты мой, - с досадой приказала вдова.
- Всегда вот так, - пожаловалась она мне. - Когда-то еще порядочный человек пожалует… ну, да ладно. Hе угодно ли сад осмотреть? - спохватилась она. - Сейчас, погодите, я провожу вас.
Я с готовностью поднялся. Мы спустились в запущенный сад. Мне то и дело приходилось умерять шаги, поджидая мою хозяйку. Было очевидно, что кончина супруга и скандальная история с дочерью сильно надломили ее, и у ней недоставало более сил противостоять превратностям судьбы. Она на все махнула рукой и доживала свой век как можно покойнее, а между тем, как узнал я позже, ей едва перевалило за шестьдесят.
Мы не торопясь двигались по садовой дорожке, когда-то усыпанной гравием, а теперь угодившей под власть одуванчиков, как вдруг до меня донеслись звуки расстроенных фортепьян. Исполнялась печальная соната Скарлатти. Я поднял голову и обнаружил, что одно из окон в втором этаже открыто настежь.
- Кто это музицирует? - спросил я.
- О, да это Елена, кому же еще? Вот, посудите сами - сказалась больной, а играет, что с ней прикажете делать?
Я остановился и не отрываясь смотрел в окно. Клавиши звучали с заметным чувством, лишь изредка мелодия на миг проваливалась, когда палец исполнительницы попадал на недействующую. Hо вот последнее
- Вы уж, будьте любезны, заезжайте к нам, не стесняйтесь, навещайте нас, в самом деле.
