было еще что-то, Карпухину пока непонятное?
Не прощаясь, он вышел за дверь и тихо притворил ее за собой.
— Приезжайте, — сказал Анисимов, когда, выйдя от Гинзбургов, Карпухин связался с работником посольства по мобильному. — Вся информация сходится ко мне, и лучше нам не суетиться… пока.
— Вы говорили с детективом? — поинтересовался Карпухин.
— Приезжайте, — повторил Анисимов, не желая, видимо, ничего сообщать по телефону.
До посольства пришлось добираться на двух автобусах, Карпухин чуть было не сел в тот, что шел в противоположную сторону, но вовремя сориентировался и перешел улицу. С утра он ничего не ел, в желудке урчало, начала напоминать о себе застарелая залеченная язва, нужно было обязательно что-нибудь бросить в рот, и Карпухин купил в кафе рядом с посольством завернутую в полиэтилен длинную булку с брынзой, помидором и огурцом. Оказалось необыкновенно вкусно, и он успел съесть импровизированный обед до того, как вошел в холл посольства, где его поджидал Анисимов и сразу повел в свой кабинет.
— Что вы будете? — спросил он Карпухина, показывая жестом на стул перед овальным столом. — Омлет? Пиццу? Может, борща хотите? Я закажу, нам принесут из кухни.
— Спасибо, — отказался Карпухин. — Я только что поел. Кофе бы с удовольствием.
— Кофе так кофе, — с некоторым удивлением отозвался Анисимов. Заказ он все-таки сделал, позвонив по телефону, и молчал, пока не появилась официантка с подносом — к удивлению Карпухина, это была не русская девушка, а типичная восточная красавица, уроженка, скорее всего, Йемена или Ирака.
— Я жду сообщений, — сказал Анисимов, принявшись с завидным аппетитом есть пиццу. — Должен позвонить Мейер, он сейчас в школе, если, конечно, не отправился куда-нибудь в другое место.
Пока Анисимов ел, Карпухин позвонил домой — Руфь с Симочкой ждали его звонка, волновались, конечно, — за него почему-то, а не за Гинзбурга, и от волнения отправились на пляж, где уже успели несколько раз искупаться, но волны сегодня не маленькие, и похоже, спасатели скоро начнут выдергивать купальщиков из воды, а вода замечательная, просто парное молоко… И вообще, ты когда собираешься возвращаться, скоро вечер уже?..
До вечера было, вообще говоря, еще достаточно времени, Карпухин не стал вдаваться в объяснения, сказал, что позвонит, когда сядет в поезд, и отключил связь. Анисимов говорил по мобильному на иврите — хмуро и односложно.
— Это Мейер, — сказал Анисимов. — Едет сюда.
— Он что-то узнал?..
Анисимов покачал головой, призывая Карпухина к спокойствию. Сообщение о том, что удалось обнаружить в лэптопе Гинзбурга, дипломат выслушал с видимым равнодушием, хотя за напускным спокойствием угадывалось напряжение и какая-то работа мысли, что-то, о чем можно было только догадываться, а догадываться Карпухин не хотел, он хотел знать. Четверть часа до появления детектива они провели в совершенно незначащих разговорах, содержания которых Карпухин потом так и не смог вспомнить.
Мейер вошел быстрым шагом и, что Карпухину показалось странным, в руках его ничего не было — ни сумки, ни даже тетрадки или блокнота. Он всю собранную информацию держал в памяти или, напротив, информации оказалось так мало, что и записывать не стоило?
Удобно усевшись и положив локти на стол, детектив быстро заговорил по-английски, переводя взгляд с Анисимова на Карпухина, он, должно быть, воображал, что они оба все понимают, на самом деле Карпухин улавливал каждое пятое слово и не решался соединять их вместе, представляя, насколько составленная им фраза могла отличаться от сказанной, и насколько превратно он мог понять смысл. Лучше пока просто слушать.
Анисимов время от времени кивал, задавал короткие вопросы, на которые получал, как казалось Карпухину, длинные и сбивчивые ответы. Так продолжалось минут двадцать, после чего Мейер неожиданно встал, кивнул Анисимову с Карпухиным — каждому в отдельности, Анисимову с уважением, Карпухину равнодушно — и быстро вышел из комнаты, будто получил по телефону срочный вызов, хотя разговор, или, точнее, монолог ни разу не был прерван телефонным звонком.
Карпухин вопросительно посмотрел на дипломата и сказал:
— Что это с ним? Почему он вдруг ушел?
— Что? — переспросил Анисимов, думая о чем-то своем. — А, вы о Мейере… Он замечательный сыщик, действительно, не ожидал…
— Послушайте, — раздраженно сказал Карпухин. — Я не очень хорошо понимаю английский…
— Я забыл, извините. Видите ли, Александр Никитич, Мейер обнаружил странную вещь… Пошел разбираться, и если ему удастся что-то доказать… Он разговаривал со школьниками, которые были в тот момент во дворе. С двумя учителями. Они ничего не видели, потому что находились в вестибюле школы неподалеку от выхода во двор, но слышали многое, вот они-то и еще двое школьников…
Анисимов сделал паузу, соображая, видимо, как точнее сформулировать мысль, и Карпухин физически ощутил, как в его груди что-то сжалось, отчего вверх, к горлу начал подниматься поршень, и дышать стало трудно, он вынужден был подняться, и давление не то чтобы прекратилось, но стало меньше, будто из воздушного шара выпустили воздух.
— С другой стороны, — продолжал Анисимов, — в школьном дворе хорошее эхо, это Мейер тоже не отрицает, он сам проверил, крикнул пару раз…
— О чем вы говорите? — нетерпеливо сказал Карпухин.
— Четверо свидетелей — двое учителей и два школьника — утверждают, что слышали не два выстрела, а три или даже четыре. Причем — Мейер обратил на это внимание — именно эти свидетели не видели самого… гм… инцидента. Учителя, как я уже сказал, находились в холле, а ученики — один из десятого класса, другой из девятого — стояли в дальнем конце двора, спиной к воротам и забору, о чем-то спорили и обернулись, когда все уже было кончено.
— Ну и что это нам дает? — с недоумением спросил Карпухин. — Вы говорите — эхо. И выстрелов было два.
— Два, — согласился Анисимов. — Две пули в теле убитого. Гинзбург стрелял два раза. Но почему он утверждает, что стрелял в воздух?
Карпухин все еще не понимал.
— Почему эхо слышали только те, кто не видел, как все происходило? — продолжал Анисимов. — Не было ли это психологической ловушкой? Вы видите, как человек бежит, поднимает пистолет и дважды стреляет. Вы видите своими глазами, что выстрелов — два. А если слышите, что больше, то подсознательно решаете, что это эхо или вам просто кажется, или вовсе не обращаете на лишние звуки внимания. Но те, кто ничего не видит, а только слышит, воспринимают происходящее иначе… Вы меня понимаете?
— Погодите, — недоумевал Карпухин, — вы что же, хотите сказать, что на самом деле Гинзбург выстрелил не два, а три или даже четыре раза? Но это абсурд! В его пистолете не хватает двух патронов, это установлено!
— Да, Гинзбург выстрелил дважды, сомневаться не приходится. И если было все-таки четыре выстрела… Послушайте, не нужно воспринимать это слишком серьезно. Безумная версия, да. Но надо проверить и отбросить. Если это не эхо, и стрелял еще кто-то…
— Чушь, — пробормотал Карпухин. — Кто еще? Там никого не было, кроме Гинзбурга и этого электрика… Не хотите же вы сказать, что он сам…
— Нет, конечно, — удивился Анисимов. — Как мог электрик стрелять себе в спину и затылок? Да и не видел этого никто.
— Не понимаю, — удрученно сказал Карпухин. — Извините, но что-то сегодня с моей способностью воспринимать события…
— Давайте выпьем кофе, — предложил Анисимов, — и поговорим о чем-нибудь постороннем. Дождемся звонка Мейера, а потом…
Так они и сделали. Детектив позвонил, когда дипломат рассказывал Карпухину очень длинную историю, приключившуюся с одним из его родственников, работавшим в перестроечные годы на большом химическом комбинате. История была интересна тем, что в ней, похоже, присутствовало настоящее привидение, которое, как предполагал Карпухин, должно было оказаться или уволенным когда-то
