Песах Амнуэль
Право на возвращение
Все ему здесь казалось игрушечным. Здания (вроде бы высота потолков такая же, но почему со стороны дом выглядит, будто кукольный?), дороги (такие узкие, что разъехаться двум машинам невозможно, но ведь разъезжаются, и, к тому же, на лихой скорости), пальмы (где-то он видел аж до неба, а здесь всего-то до раскаленной белой луны), даже светофоры на перекрестках висели слишком низко и казались маленькими, будто в игре «Юный водитель».
— Это от перемены климата, — сказала ему тетя Роза, когда вечером, вернувшись с первой прогулки по Нетании, Карпухин поделился своим, поразившим его, впечатлением. — Когда я была в Питере, все мне там казалось таким огромным, будто я стала лилипутом. Это потому, что тела при охлаждении сжимаются, а мне там было жутко холодно, ты просто себе не представляешь. А здесь ты расширился от жары, это я даже своими слепыми глазами вижу, вот все и кажется меньше, чем на самом деле.
Карпухин посмотрел на себя в зеркало и сделал вывод, что да, действительно расширился, килограммов на шесть-семь точно, и все это за последний год, раньше у него работа тоже была сидячей, но на фигуре это почему-то не отражалось — впрочем, может, всего лишь возраст давал уже о себе знать?
— Царих пахот леэхоль, — сказала Руфь, похлопав мужа по спине. — Есть надо меньше, вот и не будешь толстеть не по дням, а по часам. Сколько ты сегодня съел фалафеля, швармы, мяса аль-а-эш и…
— Не надо перечислять, — перебил жену Карпухин, — а то Роза решит, что дома я голодал.
— Ты думаешь, — вмешалась в разговор тетя Роза, — мы тут телевизор не смотрим и не видим, какие в Москве супермаркеты? Да у нас шесть русских программ…
— Две из которых к России не имеют никакого отношения, — отрезала Руфь.
Сима уже спала, а Мирон, муж тети Розы, дремал на диване перед телевизором, он вообще оказался мужчиной тихим и, как подумалось Карпухину, существовавшим в этом мире исключительно благодаря мощной фантазии Розочки, наделившей супруга именно той внешностью, какую она хотела видеть, и именно тем характером, каким должен обладать, по ее мнению спутник жизни. То есть, внешность мужа должна быть субтильной, чтобы не мешал домашним передвигаться по квартире, а характер — незаметным, чтобы не портил о себе впечатления неуместными репликами и возражениями.
— Куда вы собираетесь завтра? — спросила Роза у племянницы, рассадив гостей за журнальным столиком подальше от тихо сопевшего Мирона и подав чай, заваренный с использованием шести различных цейлонских сортов, отличавшихся друг от друга, по мнению Карпухина, только рисунками на упаковках. — В следующее воскресенье у вас экскурсия на Голаны, в понедельник — на Мертвое море, во вторник — в Иерусалим иудейский, в среду — в Иерусалим христианский, в четверг — в Иерусалим современный…
— А в Иерусалим мусульманский, — с наивным видом поинтересовался Карпухин, — нас не повезут?
— Нет, — отрезала тетя Роза. — Впрочем, мусульман вы увидите в Старом городе, по дороге от Яффских ворот к Стене плача. Это во вторник…
— А завтра, — мечтательно сказала Руфь, — мы посидим на пляже и не сдвинемся с места, я всю жизнь мечтала искупаться в Средиземном море.
— Омыть, так сказать, сапоги в водах… — пробормотал Карпухин, отхлебнув черный от количества заварки напиток и закрыв глаза, потому что наслаждение оказалось неожиданно таким острым, будто он не чай пробовал, а пригубил рюмку пятизвездочного «Арарата».
— Купаться? — удивилась тетя Роза. — Я тут одиннадцать лет живу, и, представьте себе, ни разу в море не залезла, вы себе не представляете, какие здесь волны, высотой в метр даже при штиле, а уж если ветер хотя бы в два-три балла, так вообще к воде не подойдешь — зальет с головой.
— Розочка, — сказала Руфь, — ты всегда воды боялась, как кошка. Но одиннадцать лет! В двух шагах от моря! И ни разу… Не верю. Даже Станиславский не поверил бы!
— Хотите докажу? — возмутилась тетя Роза. — Проведу с вами завтра весь день на пляже, на работу не поеду, пусть катятся, и просижу под навесом с единственной целью: не допустить, чтобы мои гости утонули по причине собственной глупости.
— Мирон, — добавила она, дернув мужа за рукав широкой рубашки, — ты слишком громко храпишь, мешаешь разговаривать. Иди в спальню, на кровати спать удобнее.
— Я не сплю, — пробормотал Мирон, приоткрыв левый глаз и посмотрев им на Карпухина. — Я слушаю.
— Мирон Аркадьевич, — сказал Карпухин, — вы в страховой компании работаете?
— Во-первых, — сказала тетя Роза, — не Мирон Аркадьевич, а просто Мирон, чем мой муж хуже просто Марии? Во-вторых, не «вы», а «ты», в Израиле на «вы» обращаются только к группе товарищей в количестве не менее двух особей. А Мирончик у меня один-единственный, и значит, говорить ему следует «ты».
— Да-да, — в очередной раз смутился Карпухин, потому что тираду эту тетя Роза произнесла уже раз десять. — С завтрашнего дня… Надо привыкнуть к местным обычаям… Так я хотел спросить…
— Да, Мирон работает в страховой компании, — ответила за мужа Роза, — но не агентом на побегушках, а системным администратором. Сисадмином. Когда я это слово впервые услышала, у меня истерика была, а потом привыкла, еще и не такие слова мне здесь услышать пришлось.
— Тогда вы, может, подскажете, — сказал Карпухин, обращаясь то ли к Мирону, то ли к Розе, то ли к самому господу Богу, незримо парившему в воздухе — присутствие чего-то незримого, духовного и, может, действительно божественного Карпухин, будучи атеистом от рождения и по воспитанию, ощущал с той первой минуты, когда «Боинг» мягко коснулся посадочной полосы и пассажиры зааплодировали, будто пилот не обычную свою работу сделал, а спел высоким тенором трудную арию из популярной оперы. — Может, подскажете, как мне найти в Израиле одного человека?
— Одного? — сказал Мирон, окончательно проснувшись. — А ты знаешь его имя, фамилию, год и место рождения? И год алии знать тоже было бы неплохо.
— Год чего?
— Алия, — назидательно произнесла тетя Роза, — это «подъем» на иврите. Евреи в Израиль не просто приезжают, Саша, они сюда поднимаются.
— Вот! — воскликнула Руфь, повернувшись к мужу. — А ты меня спрашивал, почему я не тяну тебя на историческую родину! Ты же знаешь мое сердце, у меня начинается одышка, стоит мне подняться на третий этаж. А тут…
— Да-да, — сказал Карпухин, давно уже не спрашивавший у жены, не хочет ли она репатриироваться. Больше года уже не спрашивал, с тех пор, как перешел работать из старой своей конторы в новую, название которой никому еще не называл полностью. — Да, Мирон, знаю я имя и все остальное. У меня к нему небольшое поручение…
— Скажешь завтра, — кивнул Мирон, — я попробую… У меня есть хороший клиент в министерстве внутренних дел, он посмотрит в компьютере, это, конечно, не очень законно, разглашение частной информации, но ведь ты не побежишь закладывать меня, верно?
— О! — воскликнул Карпухин. — Если это так просто…
— В Израиле, — вздохнул Мирон, — все на самом деле просто. Если знать, на какую клавишу нажать.
— Помнишь анекдот, — не выдержала долгого молчания тетя Роза, — о мастере, который прикрутил в испорченном моторе гайку и потребовал за работу десять тысяч долларов? У него спросили: «Почему так дорого? Всего за один поворот гаечного ключа!» «За поворот ключа, — сказал механик, — я беру доллар. А остальное за то, что знаю, какую именно гайку надо прикрутить!»
— Десять тысяч, — растерянно пробормотал Карпухин, — таких денег у меня…
— Все! — хлопнула по столу тетя Роза. — Пора спать, а то наш дорогой гость старые анекдоты принимает за руководство к действию.
