Юнион-клуба никогда не умирают. Они думают только о приятных вещах, хорошо обедают, затем несколько часов спят…
Я пробормотал в ответ что-то невнятное, и Гордон продолжал жевать и болтать. Намазав маслом хлеб, я откусил кусочек. Вкус показался каким-то странным. Я отложил его и подцепил вилкой салат. Вкус салата оказался немногим лучше, но я заставил себя съесть ещё немного. Тем временем речь Гордона лилась водопадом, теперь он рассказывал тонким фальцетом, почему хочет уступить мне пакет акций «Уайтекер-стил» и какую громадную любезность тем самым оказывает. Я дал ему возможность говорить, пока официант не принес ростбиф, потом мягко заметил:
— Уайтекер приходил ко мне с этим предложением ещё шесть месяцев назад. Я выслушал его и отказался.
— Так значит это были вы? — удивленно спросил Гордон. — Ах, хитрая лиса! Хотя я знал, что кто-то наводил справки о предприятии, но не узнал, кто именно. Почему же вы его завернули?
— Эта компания представляется мне слишком несолидной, она состоит лишь из самого Уайтекера и нескольких бухгалтеров. С такими мы принципиально не связываемся. Я не хочу иметь дела с Уайтекером и его акциями. Вам ведь, прямо скажем, тоже не слишком повезло с этим хламом. Как говорила мне мисс Харкорт, вы бы с удовольствием от него избавились. Верно?
Гордон слегка покраснел.
— Эта старая дева видно слышит даже, как блохи кашляют.
— Чаще всего она бывает права, — резко заметил я. — Итак, в чем дело?
Гордон пожал плечами, неловко заерзал на стуле и вдруг наклонился вперед:
— Ну, дело вот какое: я немного задолжал и не хочу, чтобы об этом пошли разговоры. Поэтому хотел обратить несколько акций в наличные, вот и все.
— Акций я ваших не возьму, но в долг охотно дам, если это вас выручит.
— Благодарю, Джон, благодарю, — пробормотал Гордон и покачал головой. — Так скверно, как теперь, со мной ещё не было.
— Не стоит думать лишь о самом худшем. Вам нужно было просто мне сказать.
Я подцепил на вилку ещё мяса и судорожно проглотил, хотя нутро мое бунтовало против этого. Внезапно на лбу выступил холодный пот, мне стало дурно. Прижав ко рту салфетку, я вскочил и бросился из зала. Как удалось успеть добраться в туалет, не знаю.
Все тело покрывал мерзкий липкий пот, кружилась голова, во рту появился отвратительный металлический привкус. Меня рвало снова и снова, пока осталась только желчь. Ноги подламывались, я вцепился в умывальник, а Гордон, последовавший за мной, полотенцем вытирал мне лицо.
— Ах, парень, парень, быстро же ты бегаешь. Вероятно, грипп. Пошли, возьмите себя в руки. Я отвезу вас домой.
Я выпил немного холодной воды и с большим трудом удержал её в желудке. Гордон провел меня через зал, потом на улицу, где уже ожидало такси. Я опустился на заднее сиденье, борясь с повторяющимися приступами тошноты. Когда такси остановилось у нашего дома, мне стало совсем плохо, и Гордон вытащил меня на тротуар.
Мальчик-лифтер в бешеном темпе доставил нас на двенадцатый этаж. Этот стремительный подъем привел в круговое движение раскаленные свинцовые глыбы в моем желудке, так что удивительно, как у меня хватило сил извлечь из кармана брюк связку ключей и передать её Гордону.
Когда я, шатаясь, стоял в дверях, появилась Лесли, поначалу холодная и отчужденная, затем слегка встревоженная, и, наконец, испуганная. Через её плечо я увидел в гостиной стайку сверхмодно одетых женщин с безумными шляпками на тщательно уложенных прическах — опять какой-то благотворительный комитет. Лесли ужасно серьезно относилась к подобным своим затеям. Я попытался улыбнуться, но мускулы лица меня не слушались.
— Что с тобой случилось? — озабоченно спросила Лесли.
— Не знаю, — простонал я. Зачем пугать Лесли? Пожалуй, будет лучше, представить все в шутливой форме. — Должно быть, меня кто-то отравил.
2
В постели я провел почти неделю. Об отравлении мясом, очевидно, не могло быть и речи. У меня было подозрение на ростбиф, но телефонный звонок шокированного и озабоченного управляющего его снял. Никто из остальных членов Юнион-клуба после ленча не пострадал. Врач решил, что это грипп тогда как раз начиналась волна гриппа — и мне пришлось довольствоваться этим диагнозом. Похоже, он и сам точно не знал, что со мной.
Все это время я был очень слаб, малейшее усилие вызывало у меня головокружение и утомление. Путешествие в ванную — вот максимум того, на что я был способен. Потом силы мои настолько истощались, что я складывался, как перочинный нож.
Если в комнату входила Лесли, я изображал на лице веселую улыбку, не желая её беспокоить. Она и в самом деле казалась озабоченной из-за меня. Во всяком случае, стала более приветливой и не такой холодной и отчужденной, как в дни после скандала с Сандрой Донен.
В понедельник утром я начал свою героическую попытку. Большую часть воскресенья я провел в кресле, изредка совершая короткие прогулки по спальне. Кроме того, я, как сурок, непрерывно проспал двенадцать часов. Теперь я осторожно встал, поплелся в ванную и подкрепил свои жизненные силы холодным душем. Руки во время бритья ещё немного дрожали, но, тем не менее, я не порезался. Одевался я поэтапно: после каждой надетой вещи приходилось присаживаться на край кровати. Зашнуровать ботинки и завязать галстук удалось сидя. Затем я встал, с содроганием взглянул на себя в зеркало и направился на застекленную веранду, где мы обычно завтракали.
Лесли уже сидела за кованым столом со стеклянной столешницей. Утреннее солнце освещало её темные, блестящие, ниспадающие до плеч волосы. Нежный голубовато-зеленый тон шелкового платья как нельзя лучше подходил к её глазам.
Вся эта прелестная картина имела для меня в то утро особое очарование. Я снова был здоров, а дружеское участие Лесли во время моей болезни позволяло надеяться, что наша совместная жизнь впредь будет и спокойнее, и радостней. Я прислонился к дверному косяку и наслаждался согревавшим душу зрелищем.
Лесли меня не замечала, рассматривая что-то, лежащее перед ней на столе. Что именно — я не видел, но Лесли была вне себя от восхищения. Она гладила этот предмет пальцами, её полные трепетные губы были чуть приоткрыты, а глаза сверкали.
Столь явное восхищение слегка меня задело. Я вдруг подумал, что мне едва ли удавалось когда- нибудь вызвать на её лице такое выражение радости по крайней мере, со времен нашей помолвки. Это были чудесные дни, и моя память о них была так свежа, словно все происходило только вчера. Лесли в золотистом платье, такая нежная и пылкая в тот вечер, когда сказала мне, что согласна стать моей женой; Лесли во время венчания с фатой на отливавших шелком черных волосах; наше свадебное путешествие на пароходе, сияющее загорелое лицо Лесли и грациозная линия её плеч над белым купальником. Наш брак начинался так многообещающе. Тогда мы были счастливы. Почему все не осталось по-прежнему? В чем мы допустили ошибку?
Но ведь мы оба ещё молоды! Молча наблюдая за Лесли, я решил, что отныне все должно быть иначе — и лучше. Просто нам нужно начать все сначала. Мне придется порядком постараться, поскольку, если Лесли не будет счастлива, все может полететь к чертям.
Лесли не слышала, как я вошел на веранду и тихо остановился позади её стула. Положив руки ей на плечи, я наклонился, чтобы поцеловать её.
— Доброе утро, любимая, — прошептал я.
От моего прикосновения Лесли испуганно вздрогнула и вскочила так стремительно, что её стул опрокинулся назад. Он бы упал, не подхвати я его вовремя. Лесли обернулась и уставилась на меня. Ее правая рука взметнулась к горлу, левая за спиной опиралась на край стола. Лицо смертельно побледнело,
