Нет никаких сомнений, что враги поступили бы с Борисом Фёдоровичем не менее жестоко, доведись им утвердиться у кормила правления. Мы же знаем, какая жуткая участь постигла род Годуновых в 1605 году. Вполне вероятно, что если бы Годунов «пал» двумя десятилетиями ранее, то он тоже очень скоро бы мог «угореть» в маленькой келье дальнего монастыря. Ведь это так просто: перекрыть печную вытяжку ночью...
Борис Годунов явил свои дипломатические способности уже в первые месяцы царствования Фёдора Иоанновича и потом их не раз подтверждал. Даже ненавидящий Годунова Н. М. Карамзин признавал, что «в делах внешней политики Борис следовал правилам лучших времён Иоанновых, изъявляя благоразумие с решительностью, осторожность в соблюдении целости, достоинства, величия России»^”. В подтверждение своих слов он ссылался на случай с посланником Королевы Елизаветы, англичанином Иеремией Боусом, или Баусом (Jerome Bowes), присланным для переговоров с Иоанном Грозным по поводу возможной «английский партии» для Царя, и для устройства коммерческих дел английских «негоциантов», то есть купцов.
После смерти Первого Царя Боус девять недель находился под домашним арестом, с трудом вырвался из России благодаря заступничеству Годунова — «нашего доброжелателя», как его называл рассерженный на русских англичанин. Вот как сам Боус описал свои «страдания»: «Кончина Иоаннова изменила обстоятельства и предала меня в руки главным врагам Англии: боярину Юрьеву (Романову. —
31 мая 1584 года состоялось венчание на царство Фёдора Иоанновича. Церемония была обставлена необычно пышно и торжественно, по чину древнего Царьграда. Вот как описывает «Московский летописец» убранство Успенского собора, где происходило таинство венчания 31 мая: «Во святой соборной церкви царское горнее место устроено в высоту 12 ступеней, обито сукнами и по сукну барханы, поставлено прямо против царских дверей (в алтаре. —
Коронационная процессия была многолюдной и необычно красочной. Впереди несли царские регалии: Шапку Мономаха, скипетр, бармы, державу. Царь шествовал из терема в нежно-голубом одеянии, а бояре в расшитых золотом кафтанах. В соборе Фёдора Иоанновича облачили в верхнее платье, украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Когда он сел на трон, то бояре стали вокруг него «по разрядам». Митрополит Дионисий возложил на Царя Животворящий крест и венец Мономаха и надел святые бармы.
После венчания на Царство государь слушал литургию в короне и со скипетром — «хоругвями правления », как сказано в коронационном чине. В конце литургии Митрополит совершил над Царём священное миропомазание из особого сосуда, или «крабицы», которая некогда принадлежала Римскому Императору Августу, и причастил его святых тайн; при этом Борис Годунов держал державу («державное яблоко»)^” — символ Царства Небесного, а Дмитрий Годунов и боярин Никита Романович Юрьев — венец царский на золотом блюде.
В «Московском летописце » приведены интересные подробности: «Когда пришло время святого выхода с Евангелием, и Государь, сняв с себя царскую шапку, и поставил на блюдо, дал держать его боярину князю Фёдору Ивановичу Мстиславскому, скипетр дал держать боярину князю Василию Ивановичу Скопину-Шуйскому, яблоко дал держать боярину и конюшему Борису Фёдоровичу Годунову Борис Годунов прилюдно принял в руки один из важнейших атрибутов царской власти в день коронации Фёдора Иоанновича.
По окончании литургии среди общего безмолвия Фёдор Иоаннович произнёс речь, которая уже сама по себе свидетельствовала о несомненных самостоятельных способностях нового Царя: «Владыко! Родитель наш, самодержец Иоанн Васильевич, оставил земное царство и, приняв Ангельский образ, отошёл на Царство Небесное; а меня благословил державою и всеми хоругвями государства, велел мне, согласно с древним уставом, помазаться и венчаться Царским венцом, диадемою и святыми и бармами^^^; завещание его известно духовенству, боярам и народу. И так, по воле Божией и благословению отца моего, соверши обряд священный. Да буду Царь и Помазанник!
По окончании обряда в венце и бармах Мономаха, со скипетром в руке Царь вышел из храма через южные двери и при выходе был осыпан золотыми и серебряными монетами. Затем Второй Царь отправился на молитву в Архангельский и Благовещенский соборы, а по окончании молебствия через Красное крыльцо вернулся в свои палаты, где бояре и прочие служилые люди целовали венчанному и миропомазанному Царю руку. Здесь он произнёс речь, и были оглашены царские милости.
Объявлялась амнистия заключенным, отпускались на свободу военнопленные, сокращались долги, а некоторым лицам жаловались боярские звания. Среди облагодетельствованных боярством оказался и будущий Царь и ненавистник Годунова Василий Шуйский. Борис же Годунов возводился в знатный сан конюшего и получал титул великого боярина и наместника двух царств: Казанского и Астраханского, причём ему даровались многие земли и поместья. Празднования по случаю венчания (коронования) длились целую неделю, один пир сменялся другим, а для «народа московского » было устроено в Москве много увеселений и зрелищ.
Были сделаны от имени Царя большие пожертвования, или «милостыни», на помин души усопшего Царя Иоанна Васильевича и о здравии новых Царя и Царицы. Константинопольскому Патриарху отправлено 1000 рублей. Иерусалимскому Патриарху — 900 рублей и т. д. Особо уместно отметить, что при Фёдоре Иоанновиче русские пожертвования православным на Востоке, изнывающих под игом ненавистных агарян (мусульман), стали регулярными и щедрыми. Россия оставалась единственной «питательницей» всего Православного Востока. Как писал в 1593 году Царю Федору Патриарх Александрийский Мелетий (1590– 1601): «Если бы не помощь Твой Царственности, то верь. Православнейший Царь, Православие находилось бы в крайней опасности, так же как и эта (наша) Патриархия.
Эпоха правления Царя Фёдора Иоанновича продолжалась без малого полтора десятка лет. В отечественной историографии она традиционно преподносилась как какое-то безликое время. Царь ведь был, по расхожему мнению, «блаженный », а от такого правителя не жди громких побед и ярких свершений. Даже весьма сведущие историки, но лишённые «ока духовного», не могли понять и принять новый облик власти; для них слова «блаженный » и «юродивый » являлись синонимами. А юродство — в этом нет сомнения у всех материалистов-позитивистов — это форма какой-то «умственной неполноценности». Приведём показательный в этом отношении пример. «Дела тяготили Фёдора, — пишет уверенным тоном исследователь, — и он искал спасения в религии, каждый день подолгу молился, нередко сам трезвонил (! —
В данной, типичной для историографии, характеристике почти всё перевёрнуто верх дном, поставлено с ног на голову. Здесь просто необходима, так сказать, общеисторическая аллюзия историософского свойства, чтобы была понятна шкала исходных мировоззренческих координат.
Историческая наука в том виде, как она существует, есть продукт «эпохи просвещения», времени «свободомыслия» и «торжества разума », то есть века XVIII. В России она «зацвела » позже, в веке XIX, приняла все исходные оценочные категории западноевропейского рационалистического знания. История народов и стран подлежала критическому осмыслению; всё ранжировалось и интерпретировалось через призму «нужности», «востребованности», «необходимости», в том виде, как эти категории воспринимались секулярным сознанием.
Духовная первооснова бытия была «изъята из обращения » или, во всяком случае, ей перестали придавать доминантное значение. Потому и получалась невообразимая картина. Условно говоря, безбожники описывали мир, где устремлённость к Богу являлась главным стимулом человеческого бытия,
