ещё не старый мужчина. Мало кто знал, что в ту зиму Грозный много болел, чувствовал себя из рук вон плохо; приступы слабости одолевали, а порой головокружения такие случались, что без посторонней помощи и ступить шагу не мог. Близким трудно было не предположить, что Царь «угасает». Конечно же, об этом не говорили, тема о здоровье Царя была наглухо закрытой и навсегда запретной.
Когда же колокола московских церквей, зазвонив все разом, оповестили москвичей о событии — преставился Царь, то наступила оторопь. Иоанн Васильевич, Царь Грозный, но справедливый, так долго правил, все так к нему привыкли! Казалось, что он будет на престоле всегда. В Москве уж людей-то не осталось, кто бы помнил правление другого Самодержца. И вдруг, как громом, поразила весть: Царя больше нет! Когда первое ошеломление прошло, то сразу же возникли разговоры: Царя «извели», его «погубили » злобные, «близкие люди ». Как-то само собой и имя главного «злодея» прозвучало и стало передаваться из уст в уста ¦— Богдан Вельский.
При жизни Иоанн Васильевич назначил «опекунами» к Фёдору, его «близкими советниками», их иногда ещё называют «регентами», четырех именитых лиц: дядю Фёдора Никиту Романова-Юрьева, князя Ивана Мстиславского, Богдана Вельского и князя Ивана Шуйского. Завещание Грозного, как отмечает исследователь, «нанесло смертельный удар честолюбивым замыслам Годунова »^^ Впрочем, вопрос о том, было ли в регентском совете четверо или пятеро лиц, остается нерешённым. В некоторых источниках Ворис Годунов фигурирует в составе совета. Об этом, например, уверенно пишет Джером Горсей. Так или иначе, но придворный расклад резко поменялся, когда после погребения Иоанна Грозного на третий день по кончине у стен Кремля оказалась бушующая толпа недовольных, требующая выдачи Богдана Вельского.
В «Новом летописце » об этом событии говорится как о «дьявольском умышлении », так как именно дьявол «вложил в людей мысль, будто Богдан Вельский со своими советниками извёл Царя Иоанна Васильевича, а ныне хочет бояр перебить и хочет отнять у Царя Фёдора Иоанновича Царство Московское для своего советника »^^^.
Как уже говорилось ранее, «Новый летописец» насквозь пропитан просто патологическими антигодуновскими настроением, а потому составители и додумались написать, что Вельский хотел «похитить престол», но не для себя, а для своего «советника», под которым мог подразумеваться только Ворис Годунов. Никто из других ненавистников Годунова подобного буйства фантазии не демонстрировал; в этом отношении «Новый летописец», который, напомним, был создан под покровительством Патриарха Филарета, превзошёл всех. Однако толпа пришла всё-таки требовать «голову» Вельского, а не Годунова; ведь именно на него пало подозрение в погублении Царя Иоанна Васильевича.
Почему такая ненависть была именно к Вельскому? Никто вразумительно эту коллизию не разъяснил, но, думается, здесь можно высказать предположения, основанные на некоторых косвенных данных. Вельский был молодой выдвиженец, вознесшийся до самых царских чертогов, сопровождавший Царя Иоанна Васильевича на всех выходах и приёмах. Его видели постоянно многие тысячи глаз, и к моменту смерти Самодержца его имя было хорошо известно, как хорошо была известна и его манера жизни. Ничего, кроме осуждения, она вызвать не могла. Не имевший «ни чина, ни звания». Вельский постоянно появлялся в дорогих, расшитых золотом одеждах, весь обсыпанный драгоценными камнями. Ездил же всегда на лучших лошадях, гонял во весь опор, и говорили, что погубил он своей шалой ездой не одну душу христианскую.
Русские могли бы многое понять и простить, но только не бесстыдное выпячивание своего богатства. Знатности нет, род ведь его «неказистый», а как чванливится? Шишок, он и есть шишок (выскочка). Вельский стал как бы символом всего плохого и неприятного, что глаз народный различал у «сильных мира». Потому и пришли люди под стены Кремля и стали требовать выдачи «злодея-душегуба» Вельского, угрожая в случае отказа начать штурм Кремля, ворота которого вовремя успели запереть изнутри.
Точно неведомо, что творилось в тот роковой момент в Кремле в окружении нового Самодержца Фёдора Иоанновича, но можно быть почти уверенным, что там царило паническое настроение. Передавали потом, что Вельский рыдал, побежал скрываться то ли на двор к Митрополиту, то ли в опочивальню государя; в этом пункте свидетельские показания расходятся. Но одно несомненно: «баловень судьбы» теперь воочию узрел приближение страшного конца. Но до этого не дошло. Царь велел послать к бунтующим делегацию, возглавлявшуюся князьями Мстиславским и Шуйским, которая и объявила царскую волю: Богдан Вельский ссылается в Нижний Новгород. Страсти начали затухать, и мятежная толпа во главе с «детьми боярскими» Ляпуновыми и Кикиными отошла от Кремля и быстро рассеялась.
Этот эпизод доказывает старое непреложное правило: когда умирает сильный правитель, такой как Иоанн Грозный, то среди ближнего окружения неизбежно возникает борьба за власть, борьба за политическое наследство и влияние. Восшествие на престол Фёдора Иоанновича далеко не всем представлялось желательным. Да, была крестоцеловальная клятва, но ведь это «клятва по принуждению», а таковой можно и пренебречь. Ведь Фёдор совсем не создан для царской роли; ещё его отец говорил, что он — «постник и молчальник, более для кельи, нежели для власти державной рождённый». Кстати сказать, подлинность данной фразы, кочующей из книги в книгу, так никогда не была удостоверена каким-либо надёжным свидетельством.
Существовали родовые группировки и влиятельные лица, которые не были расположены к новому Венценосцу. Во-первых, клан Нагих. Ведь Мария Нагая считалась «Царицей», матерью Царевича Дмитрия, хотя ещё и «пелёночника», но законного наследника, это ведь «последняя отрасль Царя Иоанна Васильевича ». Есть основания предполагать, что слухи об «умственной ущербности», «непригодности» Царевича Фёдора Иоанновича ряд лет целенаправленно распространялись Нагими и их клевретами.
Среди противников воцарения Фёдора Иоанновича находились и Шуйские, особенно именитый князь и боярин Иван Петрович. Герой военных кампаний, сникавший широкую популярность, не хотел Фёдора по той простой, ясной, чисто «боярской » причине: неизбежного выдвижения на первую роль Бориса Годунова. И хотя в 1584 году Шуйские «проиграли партию», но своей антигодуновской позиции не оставили. Собственно, они выступали не против самого Фёдора Иоанновича, а против его жены Ирины, которая не могла принести потомства. Бездетность Царицы стала главным стержнем придворной интриги, которую раскручивали Шуйские в первые два года после воцарения Фёдора.
Они хотели развода и нового брака Царя. В союзе с митрополитом Дионисием Шуйские попытались в 15 86 году добиться развода Царя Фёдора с Ириной Годуновой, но не смогли этого сделать. Они захотели совершить акт насилия над Царём, во имя Царя и России. Однако Фёдор беззаветно любил свою жену и никакой иной себе не мыслил. Якобы «слабый » и «безвольный », он проявил такую волю и решительность, что план по разрушению брака провалился, а Борис Годунов удержался во власти. Дионисий был сведён с митрополичьего престола. Шуйский же вскоре был отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь, где его принудили принять схиму. Там 16 ноября 1588 года бывший боярин Шуйский неожиданно умер в своей келье при таинственных обстоятельствах — от «печного угара».
В 1584 года на стороне Фёдора и Ирины, а следовательно, и Бориса Годунова был дядя нового Царя боярин Никита Романович, основатель будущей Династии Романовых, дед первого Царя новой Династии Михаила Фёдоровича^^^ В 1584–1586 годах Никита Романович являлся влиятельным должностным лицом в России. Когда же он скоропостижно скончался^^ а затем провалился «антибрачный» заговор в 1586 году, то только с этого времени и можно говорить о том, что Борис Годунов выдвинулся на главную роль.
На первых порах союзником Годунова выступал и ещё один член «регентского совета» — именитый князь Иван Фёдорович Мстиславский, ставший при Грозном главой Боярской Думы. Союз этот продолжался до 1586 года, когда Мстиславский поддержал идею о разводе Царя. За это своё «противогосударево измышление» князь подвергся опале и был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, где принял постриг с именем Иона и вскоре скончался.
Годунов одержал победу над всеми противниками, чего ему не могли простить ни многие современники, ни последующие исследователи из числа разоблачителей-обличителей. Но чему же тут возмущаться? Годунов оказался смышлёнее, изворотливее и умнее большинства своих врагов и недоброжелателей.
Возможно, в его судьбе сыграл свою роль и «его величество случай», но факт его личного торжества невозможно оспорить. Он жил и действовал по законам своего времени. В этом отношении Борис Годунов ничем не выделялся из своей среды, не шёл наперекор нравам элитарных слоёв русского общества той эпохи. Да, он преследовал врагов, подвергал их опале, но никто не был казнён по его воле.
