преступников. С невооруженными простолюдинами все было более или менее просто — их догоняли и вязали (для этого были придуманы хитроумные и очень прочные узлы), так что для задержания требовались только быстрые ноги и крепкая веревка. Надежность вязки проверяли на уличных артистах со спецподготовкой, которые умели высвобождаться из самых сложных переплетений. А вот арест вооруженного самурая требовал особого подхода и специальных средств. Кусари рюта представлял собой металлический якорь с тремя заостренными концами на длинной металлической цепи — чтобы нельзя было перерубить мечом. Его бросали в преступника, и когда концы впивались в тело, рывком валили на землю. Дзиттэ — металлический штырь длиной от 30 см до метра, с рукояткой и отходящим от него прямоугольным крюком в виде перевернутой буквы “Г”. Этим крюком захватывали меч и вырывали его из рук. С помощью дзиттэ можно было также атаковать и наносить множество разнообразных ударов. При Токугава только полицейские имели право ношения этого оружия, поэтому оно служило также опознавательным знаком представителей закона.
Орудия захвата
Против вооруженных преступников использовали также цукубо — Т- образный длинный бамбуковый шест. Его перекладина была утыкана шипами, которыми преступника цепляли за одежду и валили на землю. Длинное древко позволяло обладателю цукубо держаться от опасного преступника и его меча на расстоянии 2–3 метров. Сбив преступника с ног, его прижимали за шею к земле с помощью сасумата — такого же длинного шеста с рогаткой на конце.
Непосредственный захват вооруженных преступников выполняли оперативники досин вместе со своими квартальными помощниками. Дознаватели ёрики участия в оперативных действиях не принимали, но при важных операциях могли присутствовать. Формально обе полицейские должности не передавались по наследству, однако на практике наследование имело место. Отцы заботились о том, чтобы их сыновья с детства овладевали необходимыми приемами и навыками, и по достижении определенного возраста те часто оказывались наиболее подходящими кандидатами на освободившиеся должности. Да и характерная для эпохи преданность семейному делу тоже играла свою роль. Поэтому даже если пост начальника Городского магистрата доставался не особенно толковому удельному князю или хатамото, на борьбе с преступностью это не слишком сказывалось.
Служба в Городском магистрате хорошо оплачивалась: ёрики ежегодно получал 200 коку риса, досин — 12 коку плюс пять годовых норм риса на иждивенцев [26]. Кроме того, влияние и полномочия полицейских чинов приносили им солидный дополнительный доход: удельные князья, заботясь о безопасности своих столичных усадеб, делали им регулярные подношения, сопоставимые с жалованьем. Так же поступали купцы и состоятельные горожане. Все ёрики и досин селились в одном районе, в самом центре столицы, рядом с мостом Нихонбаси. Первым полагались просторные усадьбы площадью 300 цубо (1000 м2), последним — 100 цубо (более 300 м2).
Находившиеся на государственной службе ёрики и досин со своими тайными помощниками составляли закрытое профессиональное сообщество. Причина крылась в отчуждении: в самурайской среде считалось, что применение оружия против преступников и постоянный контакт с ними не соответствуют идеалам кодекса чести и предназначению настоящего воина.
Служба в Городском магистрате требовала хорошей физической подготовки, владения единоборствами и воинскими искусствами, однако основная работа ёрики и досин заключалась не в боевых схватках, а в приеме и разборе исковых заявлений от горожан. В 1718 году жители Эдо подали в три работавших тогда столичных магистрата 4 7731 судебный иск [Танно Акира, 2010]. Подавляющее большинство заявлений (70 %) были жалобами на неисполнение долговых обязательств. Разделив 47731 иск на три магистрата, получим почти 16 тысяч исков на каждый. Это более 43 заявлений ежедневно, включая выходные и праздничные дни. Хозяйственная активность жителей Эдо в начале XVIII века и их вера в справедливое рассмотрение дела в магистрате впечатляют.
Однако арбитражные функции оказались для казны тяжелым бременем, и в следующем, 1719 году бакуфу упразднило третий, Внутренний филиал Городского магистрата. Одновременно вышел указ о том, что споры хозяйствующих субъектов должны по возможности решаться с помощью гарантов и мировых соглашений, без обращения в органы дознания. Указ возымел действие, потому что спустя сто лет очевидец рассказывал: “В тяжебных и спорных делах японцы большей частью разбираются посредниками, самими им выбранными; когда же посредники не в состоянии будут их помирить, тогда уже прибегают они к суду” [Головнин, 1816].
При Токугава предварительное расследование должно было непременно увенчаться личным признанием обвиняемого — без него приговор не выносили, даже если все улики указывали на этого человека. Чтобы обеспечить признание, прибегали к пыткам. В случае обычного преступления на пыточный допрос требовалось разрешение бакуфу (его выдавали госсоветники). В самых серьезных случаях (по делам об убийстве, поджоге, разбое) решение о пытке принимал глава магистрата.
Битье палками. Источник: НА
После реформы 1742 года из всего средневекового многообразия в уголовном кодексе осталось только четыре вида пыток. Самой легкой из них считалось битье палками (50100 ударов). Допрашиваемого раздевали до пояса, ставили на колени и били по плечам и спине. Пятьдесят ударов мало кто выдерживал без потери сознания, поэтому обычно назначали 20–30 ударов. Потом останавливали кровь, давали передохнуть и продолжали. Во время пытки присутствовали врач и чиновник тайного надзора. Если наказание этим ограничивалось, то узника из тюрьмы отправляли в трудовой лагерь Исикавадзима на перевоспитание. Если же требовалось его признание, а он не сознавался, пытки продолжались.
Широко применялась пытка давлением (исидаки): сидящему на колени клали каменные плиты, добываемые на полуострове Идзу. Одна плита весила 49 килограммов. Начинали с пяти штук. Говорят, максимальный вес — десять плит — достался известному в XIX веке вору по имени Кинэдзуми Китигоро. Вместе с сообщниками он похитил и продал ценности на сумму один рё. Арестованные подельники быстро сознались и дали показания, краденое нашлось у скупщика. Оставалось получить признание у последнего участника кражи. Но рецидивисту Китигоро отступать было некуда: за это преступление ему грозила смертная казнь, и пока он держался, он жил, а признание означало смерть. И Китигоро решил стоять до конца. Шестеро сменявших друг друга старших дознавателей пытали его почти два года — с лета 1834-го до весны 1836-го. За это время его выводили на пыточную площадку 27 раз. После многократного сидения с полутонным весом на коленях его дважды стягивали веревками в “позу креветки”[27] и надолго оставляли так. Дважды подвешивали на дыбе. Китигоро не сознавался. Шестой по счету дознаватель Сакакибара Тадаюки отступился и подал прошение в Высшее судебное присутствие. Госсоветники удовлетворили его просьбу, и в мае 1836 года Кинэдзуми Китигоро казнили без личного признания. В каком-то смысле он все- таки добился своего, продлив себе жизнь на 21 месяц.
