следования [CXCV].
Достаточное основание для предиката всегда содержится в составепредмета: высказывание суждения как истины с решимостью бороться за свою правоту является именно на основании усмотрения этой связи.
Однако, в большинстве случаев, не весь состав предмета, а только некоторая часть его содержания составляет достаточное и необходимое основание для предиката: напр., в суждении «остроугольный треугольник имеет сумму углов, равную двум прямым углам» признак остроугольности, входящий в состав предмета, не имеет значения для обоснования предиката. Ту часть предмета, которая служит достаточным и необходимым основанием для предиката, мы будем называть субъектом суждения. Очень часто, напр., во множестве суждений, представляющих собою первый результат чувственного восприятия, не подвергнутый ещё дальнейшей обработке, напр., «вода в этом котле кипит», «эта яблоня засохла» и т. п., связь предиката с предметом установлена вполне достоверно, но то ядро предмета, которое служит здесь достаточным основанием для предиката, не выделено в опознанном виде [CXCVI].
Выделяя из состава суждения путём отвлечения его предмет, напр. «вода в этом котле», «эта яблоня» и. т. п., или предикат «кипит» «засохла», мы имеем перед своим умственным взором восприятие представление или понятие, т. е. опознанный в одном или нескольких актах суждения предмет («это – котел», «в этом котле – вода»), взятый, однако, в отвлечении от прослеживания в нём связей основания и следствия; поэтому восприятие, представление, понятие не содержат в себе ни истины, ни лжи, в них ничто не утверждается и не отрицается.
Восприятие и представление могут также предшествовать во времени суждению: ничто не мешает нам иметь в виду предмет с большим или меньшим количеством опознанных сторон его, не отдавая себе отчёта в том, что такое единство содержит в себе связи основания и следствия.
Истинное знание, согласно предыдущему, есть созерцание (интуиция) предмета в различенном виде, прослеживающее связь основания и следствия. Таким образом, согласно интуитивизму, соответствие между истиною и предметом достигает крайней возможной степени: истина есть не символическое выражение предмета, не копия его, а сам предмет поскольку он в различенном виде наличествует в познающем сознании.
Но предмет есть бытие (в широком смысле слова, включая сюда такжеи воображаемое и всякое недействительное бытие); отсюда является соблазн сказать, что истина есть бытие. Однако это было бы неточно: в самом деле, истина есть бытие, однако взятое не само по себе а в некотором особом отношении, именно в отношении к субъекту созерцающему его определенным образом.
Вступив в это отношение к субъекту, бытие становится объективною стороною истинного знания, не утрачивая своей подлинности, подобно тому, как взятая моею рукою шляпа остаётся по-прежнему шляпою или лучше (это сравнение не вполне точно, потому что шляпа могла помяться от прикосновения моей руки), как купчая крепость на имение делает меня собственником его, но ни одна песчинка земли не переменила своего положения вследствие этого отношения моего к имению.
Такой интуитивистический реализм может выразить своё учение в следующем положении: восприятие, представление и понятие вещи, а также суждение о вещи есть сама вещь, поскольку к ней прибавилось новое отношение, именно воспринятость, представленность, понятость или обсужденность её. Такое учение формулирует средневековый философ Гавриил Билъ [CXCVII].
Ту же мысль иными словами выражает современный американский неореалист Перри, говоря, что «идеи суть только вещи в определённом отношении; или вещи, в отношении познанности их, суть идеи» [CXCVIII].
О понятии истины, устанавливаемом американскими неореалистами Кремер говорит, что оно приближается к учению Фомы Аквинского который утверждает, что истина тожественна бытию и отличается от него лишь точкою зрения, именно тем, что она прибавляет к бытию отношение к интеллекту [CXCIX]. Сам Кремер указывает, однако, что томист приветствуя учение о непосредственном присутствии объекта в сознании и утверждение объективности логических начал, не может всё же закрыть глаза на глубокие различия между средневековым и американским реализмом [CC]. В самом деле, отрицая субстанциальность я и сводя отношение между субъектом и объектом к телесной реакции неореалисты не объясняют и как будто не замечают того специфического загадочного общения субъекта с предметом, которое состоит в том что субъект, не имея в своём составе предмета внешнего мира, тем не менее живёт этим предметом; превратив субъекта в связку элементов, они, правда, могут на словах сблизить предмет с субъектом ещё более тесно, чем томисты и интуитивисты, именно могут утверждать, что предмет временно входит в состав субъекта (в состав «связки», называемой субъектом), однако на деле при этом никто ни к кому не становится интимно близким и не только знание субъекта о внешнем предмете не становится понятным, но даже мы перестали понимать, как субъект, разбитый на кусочки, внешние друг другу способен познавать и сознавать самого себя.
Чуткий к своеобразным свойствам бытия и глубинному составу его средневековый философ, утверждая, что истина (veritas intellectus) есть adaequatio intellectus et rei *, исходит из выработанного Аристотелем учения о духе как «форме форм». «Та способность души, которая воспринимает и познает, – говорит Аристотель, – потенциально тожественна соответственным предметам»; «знание или восприятие должно быть» (если осуществляется тожество знания и познаваемой вещи) «или самими вещами, или формами вещей. Но первое невозможно, так как в душе находится не сам камень, а его форма, его идея». Таким образом, душа, способная усваивать всякую форму, есть форма форм, «в известной мере душа есть все сущее» [CCI].
Опираясь на Аристотеля, св. Фома развивает учение о знании, существенно отличающееся от интуитивизма в вопросе о познании единичных индивидуальных предметов и особенно в вопросе о существовании их. Предмет внешнего мира не может, согласно Фоме Аквинскому вступить в такое тесное единение с умом человека, чтобы быть познанным per essentiarn в подлиннике в его индивидуальной природе и существовании [CCII].
Изложенное мною учение об отвлеченном единосущии всех деятелей даёт право утверждать такую степень имманентности всего всему, благодаря которой субъект способен иметь непосредственно в своём сознании не только общие признаки предмета, но и его индивидуальную сущность, и даже его существование. Конечно, из этого не следует, будто опознание индивидуальности существа есть дело легкое. Трудности встающие на этом пути, будут рассмотрены в главе о мистической интуиции.
Средневековый реализм, исходящий из учения Аристотеля, что душа есть «форма форм», может быть понят как теория, родственная той современной разновидности критического реализма, которая утверждает, что некоторые признаки предмета, принадлежащие к составу «сущности» его (essence), вступают в подлиннике в сознание. Существование (existence) предмета, говорят они, не может быть дано в восприятии так как существует пространственная и временная пропасть между вещами, которую перепрыгнуть нельзя, но качества предмета, как «логические сущности» (logical entities), универсалии, могут быть тожественными в предмете и воспринимающих умах; познается в подлиннике сущность предмета, оторванная от существования (what, оторванное от that) [CCIII].
