Голые колючие малинники.
Горькое кладбищенское марево… Жгут старую траву на склонах. Густо и душно курятся кучи прошлогодней листвы.
Стоят над душой по левую руку на том берегу Реки алые на последнем солнце башни пивоваренного завода. Нищая, драночная Тестовка - заводской, слободский подол Города.
Здесь падают спать и просыпаются по фабричному гудку, здесь варят на чадных плитах кашу с камешками и сором, кошки растаскивают по кустам селедочную требуху, и тощие женщины рожают из года в год рахит, наследственный сифилис, каверны в легких.
Воспаленные полосы солнца. Завтра будет ветрено.
Поблескивает холодно в жирных грязных колеях переулка ржавая вода, с чавканьем месит глинозем башмаками сутулая фигурка.
Черные клинья узкой юбки в грязи по колено. Серый платок накинут на голову, концы плотно стянуты на груди.
Странница озирается. Привычно ныряет в кусты, раздвигает доски забора. В бурьянном саду пятый год гниет одноэтажная дачка.
Окно тускло желтеет - керосинка на подоконнике.
Странница бросилась на крыльцо, выстучала кулачком барабанный мотивчик.
Изнутри помедлили. Щелкнул засов.
Темный мужской силуэт на пороге.
Странница припала к его плечу. Потерлась скулой. Хотела ощупать лицо - наткнулась на дужку очков, отстранилась, сказала спокойно:
- Они все знают. В “Черемшине” сегодня будут двое. Я приметы запомнила. Один - средних лет, кличка “Федор Портнов” второй - молодой, здоровенный, дурак с виду, старая собака с ним. Пошли в дом. Я не могу здесь говорить подробно. Ну, скорее…
Темный шелест ветра по Тестовским палисадам и сорнякам.
Смена кадра. Павильон.
На плите глухо закипела вода. Вокруг закопченного лампового стекла вились мотыльки.
Гостья облокотилась на стол, покрытый газетой - на нем - в оружейной смазке - детали разобранного пистолета.
- Лева… Не ходи сегодня в “Черемшину”. Я у тебя спать буду, хочешь? Ты только не ходи.
Мужчина поворачивается - мы впервые видим его лицо в тусклом свете керосинки - узкое, породистое с четкими подглазьями, усы, бородка, дужка очков.
Он улыбается краем губ и выговаривает:
- Софья, будь ласкова. Сделай нам чаю.
Софья устало сволокла с головы платок, перекинула через плечо косу с черной гимназической ленточкой и прихватила тряпкой раскаленную ручку чайника.
Затемнение.
+ + +
Переулок, окошки нижних жилых этажей - занавески: ситчик в цветочек, в баночках - проросшие зеленым пером луковицы. Вывески мелких лавок “пиво-раки”, “машинные и технические масла”, “москательная Иконникова” .
Прохожие: дьячок подметает ряской мостовую. Две коричневые вдовы среднего пошиба с базарными корзинками, бездельник с бамбуковой тросточкой в демисезонном пальто-реглан, пристроился в фарватер к тихой девушке с нотной папкой подмышкой и эдак с намеком подкручивает гаденькие нафабренные усы. Барышня, придерживая шляпку, поспешно семенит на другую сторону улицы.
В подворотне у водочной лавки-“казенки”, где торгуют на вынос, уже стоят три-четыре пролетки - морды лошадей кивают в торбах, извозчики сошлись у стены и сбивают о штукатурку сбивают сургучные нашлепки с горлышек. Вся стена рябая от “красных меток”.
Чистильщик азартно орудует двумя щетками над штиблетом коммивояжера с баульчиком - совершенно похоронный типаж в черном котелке.
Бредет по пустынной мостовой, как лунатичка по карнизу, закутанная баба- рыночная покупщица, зевака и кромешная дура.
Из прорехи в шали виднеется насморочный нос-пуговица, пухлые щеки и ямища рта.
Под мышкой у бабы скучает в промокшей суровой бумаге жирный снулый судак с белым вздутым брюхом.
С носа и хвоста судака капает мутный сопливый рыбий сок.
Баба, раззявясь, замирает у фонарного столба и всматривается в афишу - водит грязным пальцем по строчкам, губы шевелятся - разбирает по складам.
Судак, как тесто, клякло шлепается на мостовую.
Баба хватает рыбу, тискает ее в тряпье.
И снова втыкается в афишу припухшими бараньими глазами.
Крупный план:
Афиша на столбе, отпечатана криво и броско красно-черный шрифт, имена дописаны чернилами от руки. Почерк гимназический.
