- Взвод,
Цельсь
Пли!
Тиф.
Цельс!
Спирт!
Вырвало
Родину
Начерно!
Голову враг на пику вздел!
Годуновы
кровавые
мальчики,
В пиз- де!
Гром.
Граб.
Грот
Вот.
В рот:
Анекдот.
Жид меня
Повстречал
у ворот
И… живет.
Улицы
косоротятся,
Переулки
косоворотятся,
Богородица
простоволосица.
Мама, выйди,
и поглазей.
Бог, закройте,
заткните хайло газет!
Смена кадра. Диалог. Детали.
Гортанный матерок Гаевского потонул в нежном говорке русой хорошей девочки за столиком у окна. Оплыл воск по бутылочному горлу, хорошая девочка теребила ворот вышитой по льну цветиками малороссийской сорочки. И бормотала, полузакрыв глаза, своему лысому виз-а-ви бредни. Лысый бодро разделывал ножиком-вилкой бифштекс и заразительно, с причмоком, жевал. Хорошая девочка старалась перекричать гомон погреба:
- … Когда я жила у мамы в Житомире, мне няня сказывала побасенку…
- Фляки! Три! Горошек мозговой! Разварной макрель! Отмена! - настырно вклинился официант.
За узким оконцем то и дело электрически вспыхивала весенняя синева - катила фронтом на Город, против течения Реки - по всем мостам и ржавым крышам с люкарнами и воровскими чердаками - сухая ночная гроза. Вздрагивали без грома электрические разряды, с треском рассыпался свет за крестовыми рамами.
- Няня говорила… В Житомире… Воробьиная ночь со сполохами бывает раз в шесть лет… Папоротник цветет… и рябинки… Колдуны варят привороты. Петя, вы не слушаете! Петя, я так не могу, я поеду отсюда… Петя, меня тошнит! Вот жила я у мамы в Житомире…
- Люблю гра-азу в начале мая, когда весенний чтототам! - густо из живота отозвался едок Петя и скучно пожал под скатертью лягушиную девочкину коленку.
Сухие сполохи за отодвинутой занавеской - сверк-сверк!
В проходе меж столиками уже тесно танцевали пьяные потные пары с привизгом и стуком каблуков.
- Мой голос все равно не будет услышан. Это - автобиографическое.
