для чего и привез его в село, не снимало с меня ответственности за происшедшее....
Не зная, как освободиться от впившихся в тело пут, я попытался перевернуться на бок, но что-то мешало это сделать, вынуждая меня лежать лишь в одной позе. Я был привязан к чему-то, но увидеть к чему именно не мог - накинутая на шею веревка затягивалась всякий раз, когда я поднимал голову, пытаясь разглядеть, что удерживает меня.
Петля душила, и я откинулся головой, затылком чувствуя что-то жесткое и холодное. Стукнувшись головой, то ли по звуку, то ли по ощущениям я понял, что лежу на чем-то каменном. Скосив глаза попеременно вправо и влево, понял, что нахожусь выше уровня пола. В голове мелькнула мысль о жертвенном камне. Неприятная, признаться мысль. Не то чтобы так уж боялся смерти - только что мне совсем не улыбалось возвращаться в этот мир, но как-то не хотелось умирать в чьих-то пакостных руках, служа чьим-то гнусным целям, и доставляя удовольствие чьей-то порочной душе...
Нужно было успокоиться и взять себя в руки. Образно, конечно, потому что руки были так привязаны к телу, что от впившихся в плоть веревок я их попросту не чувствовал. Неизвестно, сколько времени я провел в таком состоянии, но хотелось верить, что еще не все потеряно и, сумев развязаться, мне удастся вернуть рукам и чувствительность и силу.
Я сделал несколько глубоких вдохов - не помогало. Нужно было что-то более действенное, чем простая дыхательная гимнастика, знания о которой я так же, как и многое другое, получил во сне. Бабка Серафима старалась научить меня всему, что знала сама, и не ее вина, что внук оказался таким ленивым и бесталанным. Мысль о Серафиме неожиданно подсказала еще один метод, которым я мог воспользоваться в моем, прямо скажем, незавидном положении. Молитва, мантра - вот, что могло помочь! Я попробовал сосредоточиться, чтобы вспомнить хотя бы самую простую молитву и, о чудо, мне удалось это! Читать вслух было невозможно, по причине заполнившей рот тряпки, но этого и не требовалось. Сконцентрировавшись на горевшем напротив факеле, я мысленно произносил:
- Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящи Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знаменем, и в веселии глаголящих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего и поправшаго силу диаволю, и даровавшего нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки веков. Аминь...
Молитва была не самой простой, и в моем, изнемогающем от последствий приема колдовских семян теле что-то напряглось, в ожидании способного нарушить текущее положение дел чуда. Зря только напрягалось - ничего не произошло. Потолок не рухнул, пол не вздыбился, веревки по-прежнему впивались в мое тело, и единственное, что изменилось, это качнувшееся пламя факела. Сначала оно качнулось в одну сторону, затем в другую. Было очень похоже на колеблющееся от легкого сквозняка пламя свечи. Я неотрывно смотрел на факел. Пламя вновь качнулось влево, словно пригнутое чьей-то могучей рукой, задрожало и, взметнув целый ворох искр, снова выпрямилось. И я услышал голоса...
Низкие, гудящие как ночной ветер в щелях иссохшей от времени оконной рамы, голоса звучали где-то далеко, и было абсолютно невозможно разобрать ни слов, ни смысла, ни даже интонаций. Я замер, стараясь понять, приближаются они или отдаляются. Трудно сказать, чего мне хотелось больше, но логичнее было бы предположить, что первое было предпочтительнее - в конце концов, даже если это голоса идущих по мою душу врагов, то это перемена. Насколько она могла быть опасной, еще предстояло узнать но, в любом случае, перемена всегда несет надежду...
Голоса приближались. Прислушиваясь, и пытаясь разобрать слова, я едва не прозевал, когда голоса стали вполне различимы и успел закрыть глаза в последний момент, когда услышал их совсем рядом. Чей- то низкий, хриплый голос раздался чуть не у самого уха, но я постарался удержать дернувшиеся, было мышцы лица - инстинкт подсказывал, что чем дольше мои враги не будут знать, что я в сознании, тем больше у меня шансов на спасение. А если это друзья, то я и вовсе ничем не рискую...
- Давай, отвязывай! - Лающий, неприятный голос прозвучал эпитафией палача, вытаскивающего из петли задохнувшегося висельника.
- Дрыхнет еще, собака!
- Странно, что вообще жив, - прохрипело над ухом, - столько дыма на него ушло, а он еще дышит.
- Ничего, недолго ему осталось, - отозвался голос, показавшийся мне знакомым, - скоро навсегда уснет, ведьмак проклятый!
Промучившись целую секунду, я вспомнил - это был голос Володьки, алкоголика и пропойцы, тупого и злобного бездельника, по которому в советское время плакали бы все лечебно-трудовые профилактории. Перед глазами мелькнуло лицо Анны, предупредившей меня и о нем, и двух его собратьях по зеленому змию, и о каком-то черном человеке, сопровождавшем Зою.
- Давай, не телись, - прохрипел обладатель низкого голоса, внезапно показавшегося знакомым.
Нет, это явно был не житель нашего села, но голос...! Тяжелый, почти похмельный синдром сделавших свое дело семян руты, мешал сосредоточиться и понять, когда и где я мог его слышать.
- А может, того? - В голосе Володьки сквозила неприятная, щекочущая нервы угроза, - Может, прямо здесь его, а?! Голову оттяпаем, и всех делов!
- Ты делай, что тебе говорят, не то тебе самому оттяпаю и голову и язык. Глядишь, и они на что сгодится! - "Выбитая" хрипатым отсрочка обезглавливания меня, сердешного, внушала некоторые симпатии к этому,
явно не очень доброму человеку.
- А ты не пугай! - Зло огрызнулся Володька, - Я тоже здесь, не хухры-мухры, понял?! Мне она тоже обещала...
- Заткнись, идиот! - Прорычало у меня чуть не над самым ухом, - Мне все равно, что она тебе обещала, но если будешь выкобениваться, я сам тебе и голову и кое-что еще оторву! Давай, отвязывай его, и пошли - времени мало!
- Идиот, идиот, - недовольно проворчал несколько присмиревший Володька, - я как лучше хотел...
- Лучше, если ты заткнешься и будешь делать, что говорят! - Отрезал хрипатый, и я почувствовал, как кто-то дергает мои ноги.
Сказанная мимоходом фраза об оторванной голове напомнила что-то неприятное. И пока они освобождали мое, задубевшее от веревок и лежания на чем-то твердом тело, в голове пронесся ураган ужасных воспоминаний. И первое из них было воспоминание о жуткой смерти Ангелины. Следом появилась картинка живописного берега нашей безымянной речушки, и главная деталь - безголовое, лежащее у самой воды тело Катерины. Вильнув зигзагом, память подкинула еще кое-что: Ангелина говорила, что Катерина кричала о сердце, отданном колдунам, и голове, которой черти играют. Тогда я воспринял ее рассказ буквально, и решил, что Володьку убили физически, а выходило, что Катерина, в своем безумии, сказала сущую правду! Иначе, как можно было объяснить присутствие алкоголика в этом колдовском вертепе?!
Голова еще не работала на полную мощность, но некоторые странные моменты уже нашли свое объяснение. Во-первых, стало понятно, кто мог позвонить в милицию, и сообщить о том, что видел, как я выходил из дома несчастных сестер. Во-вторых, Володька просто не мог убить Ангелину, да еще и с таким "знанием дела" - мозгов бы не хватило. Значит, убивал кто-то другой, кого Володька, чтобы не оставлять следов двух человек, потом тащил на себе. И этим легко объяснялся и предполагаемый вес преступника, и его знание местности!
Гнев наполнял меня, и сопротивляться ему было куда трудней, чем
изображать находящегося без сознания человека. Мне хотелось зубами вцепиться в горло сопящего надо мной хрипатого, почувствовать, как хрустят, ломаясь под давлением моих челюстей его позвонки, хрящи, как лопаются передавленные вены, заливая меня брызжущей во все стороны кровью....
Это было новое чувство. Никогда еще я не испытывал такого желания убивать, и не каким-то попавшим под руку оружием, а тем, чем от рождения наградила меня природа - руками, ногами, зубами. Мне хотелось разорвать это существо, внешне, наверное, неотличимое от всех остальных - ноги, руки,
