нескольких турков и в их числе почетного консула Турции в этом городе полюбоваться на собрание редких картин из его частной коллекции. Когда же те пришли по приглашению — армянин накинулся на них с ножом. Это был пожилой и уважаемый человек, миллионер, владелец бизнеса — но он безжалостно отринул все, чего достиг ради того, чтобы перед смертью бросить и свою маленькую монетку в копилку вековой мести[59]. Народ, в котором такой — каждый победить невозможно. Его можно только уничтожить.
Как и в большинстве гражданских и партизанских войн, война в Карабахе первого периода характеризовалась тем, что крупные города — Агджекенд, Агдаре, Аскеран, Ходжавенд, Гидрут — находились под контролем спешно создаваемой азербайджанской армии и отрядами азербайджанских ополченцев. Оставшаяся же территория Карабаха была ничьей землей, большей частью не находящейся ни под чьим контролем, а какая-то ее часть находилась под контролем армян. Ближе к границе с Арменией это были уже не партизанские отряды, это были вполне боеспособные армейские, а порой и террористические отряды. Сила армян была в том, что в отличие от Азербайджана у Армении существовала сильная и влиятельная армянская диаспора, обосновавшаяся во всех странах мира и постоянно посылающая в воюющую страну деньги, оружие и добровольцев. В отличие от азербайджанцев у армян был опыт международного терроризма — АСАЛА, Армянская секретная армия освобождения, созданная из ближневосточных армян в Бейруте и пролившая немало крови. Эти обстоятельства уравнивали чаши весов, на которых была судьба региона — а возможно и повестка дня всего постсоветского Закавказья.
Гагик Бабаян, боец одного из добровольческих отрядов армии Нагорного Карабаха лежал в лощине, откуда еще не ушел осенний, промозглый туман. У него были два ножа, автомат АКМ и три магазина к нему — больше не было, и еще три гранаты. Еще у него был бинокль и рация Алинко — его оружие, с которым он воевал во вражеском тылу уже семь дней, сегодня был восьмой. За это время он мог умереть как минимум дважды — позавчера, когда веселые армянские пушкари едва не положили пристрелочный снаряд ему на голову и вчера, когда азербайджанская пехота устроило прочесывание местности. Впрочем, пехота — это слишком громкое название для спешно набранных на улицах маленьких азербайджанских городков пацанов, экипированных с мобскладов и брошенных умирать на непонятной войне. Их никто ничему не учил — учила война, и те, кто выживал в первых боях, становились солдатами, кто погибал… туда им и дорога. Ими почти никто не командовал — в лучшем случае командирами становились бывшие милиционеры, в худшем — отслужившие когда-то в советской армии сержанты — лейтенанты запаса. Почти весь офицерский корпус расквартированных в Азербайджане частей был русским, и мало кто остался служить после того, как его переподчинили новообразованному министерству обороны Азербайджана. Мобилизованные пацаны стреляли на каждый шорох — но прочесывали местность неаккуратно, стараясь — если на них не смотрит командир — обойти те места, где действительно мог скрываться армянский наводчик. Потому что знал, что если он там и в самом деле будет — тот, кто его обнаружит, умрет первым, а потом возможно умрет еще кто-то. И они, умиравшие под разрывами мин армянских минометов и немногих имеющихся гаубиц, боялись умереть здесь, потому что артиллерийский обстрел — это своего рода рулетка, никто не знает что произойдет. Кто-то погибнет. Кто-то будет ранен и отправится в госпиталь и уже никогда не вернется сюда, на эту маленькую и грязную войну. А кто-то выживет, и будет воевать дальше, пока его жизнь не прервет пуля или осколок, или пока наверху о чем-то не договорятся. Странно — но даже тогда в девяносто первом, когда азербайджанцы обладали подавляющим превосходством над армянами — никто из них не думал о том, что они победят. Они знали, что если они вытеснят армян из одного района — они уйдут в другой, а возможно и в саму Армению — но потом они опять придут на эту землю и опять будет война. Она никогда не прекратится, пока жив последний армянин, считающий эту землю своей — а своей эту землю считали все. И поэтому, двое азербайджанских пацанов миновали лежку армянского пацана всего в нескольких шагах и ушли дальше. А Гагик перевел дух и вынул палец из кольца гранаты, которую он постоянно держал при себе. Он не собирался сдаваться в плен азербайджанским собакам — иначе как о собаках он о них не думал — и молил Господа только об одном, чтобы забрать с собой как можно больше этих. Чтобы погибнуть — не зря.
Гагик понимал, что он не дожил бы до сегодняшнего дня, если бы не Або. Або[60], бывший зеленый берет из Форт-Брэгга, набиравший людей в диверсионные части чем-то выделил из строя этого угрюмого и молчаливого паренька с пылающими ненавистью глазами. Ему нужны были именно такие — молодые, фанатичные, готовые вгрызаться зубами в науку, которую он им преподавал — потому что времени учить нормально, так как учат американских зеленых беретов не было, фронт требовал людей, и он мог дать только самые основы. Но с Гагиком он занимался отдельно, иногда до глубокой ночи. Передвижение и маскировка в глубоком тылу, снайперское искусство, указание целей для артиллерии и авиации. И Гагик был способным учеником.
Сон уходил нехотя — трудно было возвращаться из сладкой темноты небытия в безжалостный свет утра. Несмотря на то, что солнце уже встало — в лощинах еще клубился сизыми комками туман и на пожухлой траве крупными каплями выпала роса. Там, где он устроился на ночевку, замаскировавшись как мог — было сыро и холодно.
Проснувшись, Гагик затрясся от холода, но большей частью — от голода. Он совершил ошибку — вышел в рейд, взяв сухпая всего на три дня, а сегодня был уже седьмой. Сухпай, даже растянутый — кончился вчера и есть было нечего. Вчера он едва подкрепил свои силы, набредя на виноградную лозу — в этом году, словно в насмешку над людьми и над творимым ими безумии был богатый урожай винограда, здесь не успел вырубить виноградники лысый пророк перестройки и старинные каменные подвалы были полны бочками, некоторые из которых закладывались еще в царские времена. Коньячный спирт, один из главных источников дохода Карабаха приходился к делу: самые старые, ценные коньячные спирты принимали внутрь, менее ценные, десяти-пятнадцати лет выдержки и младше использовали при наркозах, заправляли им машины.[61] У Гагика было две фляги, одна с водой ее к счастью здесь не так сложно добыть, родников много, вторая же — с коньячным спиртом чуть ли не пятидесятилетней выдержки — если судить по надписям на бочке, из которой он ее наполнял. Чтобы немного согреться и забыть про голод, Гагик открыл вторую флягу, смочил губы в драгоценной, цвета мореного дерева влаге, пропустил немного внутрь. Коньячный спирт обжег небо, блаженной волной провалился внутрь.
Все, хватит. На голодный желудок — и глотка хватит, чтобы окосеть.
Проблему с голодом тоже можно было решить. Ели кошек, собак, домашнюю скотину, где она еще осталась — а кое-кто по слухам — ел и мясо людей. Вчера Гагик наткнулся на труп собаки, напополам перерезанный осколком, а человеческие трупы попадались тут постоянно, в том числе свежие. Но он никак не смог пересилить себя и предпочел остаться голодным. Про себя он решил, что если сегодня не удастся чем-то поживиться — то он еще раз сходит на лозу, даже рискуя жизнью — в тех местах были азербайджанские снайперы. Собак он есть не будет, он не азербайджанская собака, жрущая падаль.
Рация была на последнем издыхании. Чтобы поберечь заряд батареек — Гагик держал ее выключенной и включал только тогда, когда надо было дать наводку своим. Но все равно сегодня — последний день завтра он просто не сможет работать и надо будет возвращаться к своим. Корректировщик огня без рации — не корректировщик.
С этой мыслью Гагик осторожно пополз вперед…
Интересно, что сегодня будут делать азерботы? Позавчера им крепко досталось, трупами загрузили целую машину. Рискнуть сегодня — или нет? Если рискнут — то выйдут из Шуши, две-три БМП и грузовики. Интересно, сколько осталось снарядов там, куда он передает координаты? Должно было уже немного — Армения испытывала нужду практически во всех видах военного имущества. Может быть — он напрасно рискует сейчас жизнью и по его координатам никто не нанесет удар? Как бы то ни было — надо было двигаться. Гагик определил по компасу, где находятся ближайшие армянские отряды — и пополз в ту сторону. Пока он собирался провести там разведку, а ночью — перейти, верней переползти условную линию, отделяющую своих от чужих. Постоянного фронта не было, были лишь опорные пункты, очаги сопротивления — и проникнуть на свою сторону проблем не составляло.
Арцах[62] здесь, как на всей своей площади был гористым, поросшим кустарником, лесом. Когда-то давно здесь было нечто вроде горных курортов, куда приезжали поправлять здоровье, здесь же пасли скот и собирали виноград на вино. Сейчас эта земля была пустой и вымершей, села — разграбленными и сожженными, стада — угнанными или пущенными под нож. Ничего не
