делаешь, а то, что ты этого хочешь», — говорит Медея, II, 246). Но вот реальный результат эгоцентрических иллюзий — это Ночь. И эта «ночь», подобно «морю», в котором гибнет Сапфо, есть и реальность действия, и аллегория:
Was ist. der Erde Gluck? — Ein Schatten!
Was ist der Erde Ruhm? — Ein Traum!
Da Armer! Der von Schatten du getraumt!
Der Traum ist aus, allen die Nacht noch nicht. (II, 335).
Что есть счастье земное? Тень!
Что есть слава земная? Сон! —
О бедный! Ты мечтаешь о тенях.
Сон кончен, длится Ночь.
Эта «ночь» отнесена Грильпарцером к современности, точно так же как за характером Язона стоит современный человек с роковыми чертами его прсихологии и жизненной философии. К этому человеку обращены и слова Меде pi в конце драмы: «Trage — Dulde — Bu?e!»[6] (то есть: Неси свой крест, терпи, кайся!)
Ночная сцена в конце» Медеи» (IV акт) начинается такими прекрасными стихами:
Die Nacht bricht ein, die Sterne steigen auf,
Mit mildem, sanftem Licht herunterscheinend,
Dieselben heute, die sie gestern waren,
Als ware alles heut, wie's gestern war;
Rundes dazwischen doch so weite Kluft,
Als zwischen Gluck befestigt und Verderben!
So wandellos, sich gleich, ist die Natur,
So wandelbar der Mensch und sein Geschick.
Ночь наступает, восходят звезды,
свет проливают кроткий, мягкий на землю,
— те же, что вчера, как будто все осталось, как вчера,
— а между тем, какая бездна,
— между счастьем и погибелью.
Так неизменна равная себе Природа, и так изменчив человек и судьбы человека.
Эти «вчера» и «сегодня» — это исторические эпохи, современницей которых оказывается Медея мифа, но «ночь» «сегодня» это наша сегодняшняя
Анализ психологии современного человека у Грильпарцера направлен именно в сторону философской интерпретации человеческого существования на его критическом сломе в катастрофический момент истории. Но отнюдь этот анализ не направлен на раскрытие социальной конкретности общества. Грильпарцер далек от того, чтобы в социальной устроенности общества видеть корни современной психологии человека, какой бы исторически закономерной ни оказывалась у него эта психология — психология человека «сегодняшнего дня» в отличие от психологии «вчерашнего дня». Язон в самозабвенности своих подвигов творит свой мир бескорыстно, не ради пользы. Если Грильпарцер говорит — «не ради пользы», «не ради корысти», это значит, что всякие попытки объяснить характер личности и характер человеческих взаимоотношений материальными силами, властью денег, как это любили делать в середине XIX века, не встретили бы у него сочувствия. Деньги, польза — это второстепенные моменты — это общественная механика. Идея часов может воплощаться в весьма различных типах часовых механизмов, но их различие никак не затрагивает идею измерения времени и саму идею времени. Механизм часов никак не объясняет эту идею. А Грильпарцеру важно время, а не механизм. Человек пустился в погоню за славой, но слава суетна, желать возвыситься, преследовать честолюбивые цели — значит в конце упасть и оказаться во мраке ночи. Суетность славы, возвышение и падение, счастье и конец, жизнь как сон, как сон мечтаний — это драматическая ситуация, какой она была в XVII веке и какой она осталась у Грильпарцера. Но вот Грильпарцер этой ситуации дает новое, современное истолкование, то самое, которое ей дает жизнь. Стремиться к суетному благу, к славе, к величию — это значит желать самого себя, значит строить мир как отпечаток своего «я», самого себя, — но мир ведь
Забывающий сам о себе человек, находящийся в вечной и безнадежной погоне за самим собою, как раз не стремится к тому, чтобы приобретать что-либо именно материальное по своей природе. Во-первых, все реальное, все действительное, а следовательно, и все материальное уже опустошено для него по своему существу. Во всякой жажде богатства, в страсти к деньгам есть уже поэтому нечто идеальное, есть, если угодно, некий демонический, иррациональный момент. Это для нас, со стороны, — деньги, а для этого человека в его страсти — это, можно сказать, аллегория невозможности самоосуществления. Но именно поэтому страсть к материальному обогащению есть нечто решительно необязательное, нечто второстепенное, если не третьестепенное. Все корыстное, польза, всякие денежные отношения — отнюдь не та среда, в которой с необходмостью должна
осуществляться ситуация современного человека. С одной стороны, смысл, и этот смысл — историческая катастрофа, а с другой стороны, механизм, посредством которого совершается это вымывание смысла изнутри вещей; этот механизм может быть таким, а мог бы быть иным.
Поздняя драма Грильпарцера, «Еврейка из Толедо», содержит такие загадочные строки:
Geld, Freund, ist aller Dinge Hintergrund.
Es droht der Feind, da kault ihr Wallen Euch,
Der Soldner dient fur Sold, und Sold ist Geld.
Ihr e?t das Geld, ihr trinkt's denn was Ihr e?t,
Es ist gekauft, und Kauf ist Geld, sonst nichts.
Die Zeit wird kommens, Freund, wo jeder Mensch Ein Wechselbrief, gestellt auf kurze Sicht. (IX, 172).
Деньги дно всех вещей.
Враг угрожает, — вы покупаете оружие,
наемник служит за жалованье, а жалованье — деньги.
Вы едите, пьете деньги,
ибо все это куплено, а купленное деньги, и ничто иное. Придет время, и всякий человек будет срочным векселем.
Загадочность этих слов в том, что последнее утверждение человек сам станет со временем векселем не стоит ни в какой связи со всем предыдущим. Сначала ведь речь идет о всеобщем обмене, при котором всякая вещь оценивается на деньги и получает свою цену, покупается и продается. В этом отношении деньги стоят за каждой вещью и потому составляют их конечную сущность. Это, конечно, общественный механизм и нечто такое, что самым непосредственным образом касается современности, конечно, это все то же самое вымывание смысла изнутри вещей: вещи утрачивают свою устойчивость, теряют свое место в мировом порядке, теряют реальность и сводятся к своему общему, теряют существенность и
