18. Юра в общении
В общении с разными людьми Юра раскрывался мало. Только в первые годы нашей жизни мы были действительно открыты друг другу. Он много рассказывал о себе. Не всё, что я узнавала, мне нравилось. Я ревновала его к прошлому, а он меня тоже к моему прошлому, хорошо помнил всех моих поклонников. В тот ранний период Юра писал стихи и не всегда признавался, что они адресованы мне, про нас и нашу жизнь. Я всегда читала ему свои стихи. В них нет скрытого смысла.
Постепенно у Юры накопились тайны от меня, Открытым для всех и всегда было только творчество, дискография с рассказами о создании дисков и людях, с которыми он сотрудничал. Но если наступал трудный момент жизни, он вдруг раскрывался, рассказывал всё, как есть, искал понимания и сочувствия. И, конечно, получал их. Я не стану приводить примеры, чтобы случайно кого-нибудь не обидеть. Я понимала, как трудны и болезненны для него некоторые и личные, и, если можно так выразиться, общественные ситуации. Советы со стороны он принимал редко, старался постигать всё сам, на своём опыте. В чём-то мы с ним были очень разными. Я не меняла ни друзей, ни любимых. Я — не искатель новизны. Мне всегда хотелось постичь, данное мне. Да. Я хотела вернуть Юру насовсем, так, чтобы он понял нужность и важность наших отношений. На самом деле он и понимал, только не признавался.
Юра, как и большинство мужчин вообще, тянулся к новизне событий, людей и мест. Ему нравилось путешествовать по миру, казалось, что в Штатах, Англии и т. п. живут более цивилизованные, культурные и разумные люди. Он восторгался Нью-Йорком, Лондоном, Берлином. Он даже надеялся, что после опубликования на Западе «Голубого мессершмитта» сможет купить где-нибудь на морском побережье дом и зажить нормальной, состоятельной западной жизнью, как писатель. О, святая наивность! На самом деле это было бы справедливо по отношению к нему. Книги его — прекрасны и значимы в общественном масштабе. Ничуть не хуже наших прославившихся диссидентов. И за свой музыкальный труд он должен был бы получать настоящие деньги и признание. Он был европейцем в самом хорошем смысле этого слова.
Я привыкла к своей нищете и почти не страдаю из-за этого. И Юра ведь в 70-е выдвинул лозунг: «Вещь, сгинь!» А вот поездил по миру и как-то дрогнул. Захотелось человеческой жизни. Но поскольку не прогибался, не изменял себе, то и путей к тому не наметилось… Может быть, надо было спокойно продолжать курс, взятый в гавани нашей юности! Не знаю.
Со второй половины 90-х мы были с Юрой уже очень разными людьми. Но я старалась понять его, принять всё. И если бы он надумал и сумел уехать на Запад из России, что ж, значит, так было бы. Но я не поехала бы.
Увы, всем распорядилась судьба. И нам вместе пришлось вступить в схватку с постигшей его болезнью. Этого он не ожидал. И совершенно не ожидала я.
19. ЮМор
Чувство юмора, слегка черноватое в последнее десятилетие его жизни, было в нём всегда. Он даже расписывался «ЮМор», словно человеческая жизнь — это всего лишь чья-то шутка. Однажды мы придумали как некий стёб присказку такого рода: «Все мужчины — подлецы, женщины — дуры, а дети — идиоты!» И как-то я так и «пошутила» с одним своим знакомым, правда, с намеренно серьёзным видом. Этот человек так обиделся, что прекратил со мной всякое знакомство.
Когда Юра звонил «женщине 22», то про Дмитрия спрашивал: «Ну, как там обалдуй?» Надо сказать, что сам Дмитрий понимал и не обижался.
Мне в течение жизни Юра давал массу всяких прозвищ: Мушка, Шамшик, Вицлик, Спасительный Гамбрик… самое последнее — Мамо. Наверное, потому, что я стала толстой, похожей на «сестру-хозяйку» и выполняла как раз все её функции.
За домашними работами мог сказать: «Ну, ты совсем дурища, смотри, как мастера работают!» Или: «Лучшее воспитание для кошек — тапочка». И если кошка «Пушкин» забралась на кровать, то он швырял в неё тапочкой, естественно, намеренно не попадая. Любимица Мустенька не изведала «тапочку». Ей можно было всё.
Или вдруг у него появлялось для какого-нибудь человека прозвище: говнюк Н., паморок Л. и т. п. Правда, это было связано с необязательностью данной личности, с тем, что человек его сильно в чём-то подвёл. «Памороков» встретилось особенно много.
В Карабахе шарили по палаткам «пришмонтовки». Как-то они украли его любимую штормовку и запасы нашей провизии. Некоторые «жители палаток» карабахского леска на горе заставали пришмонтовок, прямо на месте, пожирающими сгущёнку с печеньем.
Но больше всего «ругал» он самого себя. И даже последний год грустно шутил над собой и своими отношениями с врачами. Как-то сказал: «Знаешь, Артур выдал такую фразу — «будем тянуть!» (подразумевая Юру) А знаешь, куда обычно тянут врачи?»
Очень потешался над одной докторшей, которая «в перерывах между всаживаниями иглы в грудину больного с целью добычи костного мозга на досуге отплясывала в самодеятельности гопак и пела заводные песни».
Если мы обратимся к роману Юрия «Если бы я не был русским», то в главе «Сарказмы» встретим яркий пример мышления Морозова в этом направлении.
20. Дуализм
Юра был сложным и противоречивым человеком. Неоднозначность, многогранность восприятия и взаимодействия с миром, во многом непредсказуемость его поступков находит своё отражение даже в ранних рассказах. Но ярче всего выступает в «Подземном блюзе», где главными героями являются два Морозовых. В «Парашютистах» их тоже два, но у одного фамилия Волков, а у другого Голодный. Волков — гордый, стремящийся к славе, порою безжалостный. Голодный — честный с собой и людьми, преданный искусству как к таковому, верующий в Бога, снисходительный и добрый.
На самом деле дуализм свойствен любому человеку. Ментальный контроль пропускает в мир ту часть себя, которая взаимодействует с конкретной ситуацией. Чаще люди не анализируют дуализм своей натуры.
Юра не только ощущал эту двойственность, но мучился душевно и духовно от противоречий, живущих в нём. С одной стороны — вполне земной человек, не чуждый стремлению к славе и признанию, в котором кипела энергия и со знаком плюс и минус, то есть наряду с явным созидательным началом в нём жила и злоба, способная к разрушению, была и зависть, и презрение, порою даже ненависть к людям, не укладывающимся по своей сути в его мировоззрение. Но всегда в нём побеждал Василий Голодный. Почему он придумал такую фамилию? С одной стороны, она символизирует те многочисленные голодания, через которые он прошёл, занимаясь йогой и диетами, но гораздо больше означает голод духовный, стремление к правде и истине, к Богу. Голодный не презирает славу и деньги, они просто ему не нужны. Он об этом не заботится вовсе! Он хочет служить людям, нести свет, быть опорой в трудных обстоятельствах для любого, нуждающегося сейчас. Именно в эту минуту.
В молодости Морозов любил стихи Владимира Маяковского. Именно те, которые в первом томе собрания сочинений, ему нравилось и его бунтарство, готовность отсчитывать с нуля «новое искусство», выбросить «за борт с корабля современности» всё старое. Юрий уважал творчество Алексея Толстого за прекрасный русский язык, за глубину его произведений. Потом мы вместе увлеклись Ф. М. Достоевским, Г. Г. Маркесом, А. Камю. Юра никогда не был атеистом, но поначалу церковность ему претила. Его раздражала мать, молящаяся дома по вечерам. Валентина Герасимовна Морозова воспитывала сына одна. Отец оставил семью, когда Юра был маленьким ребёнком. Он ушёл к другой женщине. Валентина Герасимовна днями, а порою и ночами пропадала на работе в больнице. Сначала она работала медсестрой, училась. Стала
