врачом-физиотерапевтом. Она сумела поднять сына без помощи родственников, вырастила честного и порядочного человек, дала ему высшее образование. Уже это — очень много! Как формировался его характер, интересы, лучше всего написал он сам в повести «Обезьяна», опубликованной нами в книге «Наши дни».
Философская литература стала накапливаться в нашем доме с первого года совместной жизни. Мы прошли длительный этап увлечения восточными учениями — буддизмом, дзэн-буддизмом (это все 70-е и до 1981 г.) Читали Кришнамурти, Ауробиндо Гхоша, Йогонанду, Свами Вивекананду, которому особенно симпатизировал Юра. Такая литература в те года была запретным плодом. Книжки эти сулили духовное и физическое здоровье, высокую личную энергетику. Всё это захватывало дух, увлекало. Много чудесного, даже волшебного в посулах Учителей Востока. Понадобилось время и личный опыт, чтобы понять, как всё это далеко от нас отстоит на самом деле. Юра постигал всё глубоко, вдумчиво, стремился непременно достичь реального результата. Если он задумывал проголодать 5,10 или даже 20 дней, то никто и ничто уже не могло свернуть его с этого пути. Он очищался физически. Голодания ему помогали от остеохондроза. Вне голоданий он придерживался в те времена вегетарианской диеты с элементами сыроедения. Из своего мизерного опыта могу сказать, что действительно при голодании в теле появляется лёгкость, обостряются тонкие вкусовые ощущения. Простой кусок хлеба кажется прекрасным ароматным лакомством, а острая мясная пища неприятна.
Со временем стало появляться чувство превосходства над «грязным, прокуренным человечеством», над «трупоедами». «Если я захочу», — говорил Юра, — «то проголодаю и 40 дней». Он садился в лотос, медитировал, поднимал «кундалини». Но, увы, оно, наверное, провалилось в пятку. Просыпалась неведомо откуда взявшаяся агрессия, сексуальность, бесцеремонность к близким людям, грубость. Попытки сдержать этот поток искусственно приводили, как по писаному учению 3. Фрейда, к физиологическим нарушениям. У Юры нарушилось нормальное пищеварение. Усугубилось эго, развилось чувство своей исключительности. Восточные учения уводили прочь от людей, от Бога, который в них трактуется как некий Абсолют, а в очеловеченном виде в весьма непонятных нам образах. Душа не получала мира, смирения, жалости к людям и любви. Я ни в коем случае не критикую и не спорю с какими-либо религиозно-философскими концепциями Востока. Это было бы неуместно с моей стороны. Я только вполне согласна с учением К. Г. Юнга о важной роли национальных религиозных корней, позволяющих развиваться и жить истинно духовной жизнью.
Мы учились на своих ошибках. А потом вдруг появилась фотоплёнка с книгой «История русской святости», затем с книгой о старце Силуане, в православной концепции которого важное место занимает любовь к врагам и смирение. Книг, которые нынче свободно лежат на полках, не было и в помине. Мы сами печатали многое с фотоплёнок или покупали так называемый самиздат: книжки напечатанные на пиш. машинке и переплетённые. Бывало, что доставался какой-нибудь 3–4 экземпляр, совсем мутный. Читали, впитывая драгоценные строчки, роднились с ними. В них словно влилась наша жизнь, её выстраданный глубокий смысл. Большим счастьем было то, что дома у нас имелась своя Библия, 1910 г. издания. И Ветхий и Новый Заветы. Книга моей бабушки Нины Павловны Лузиной. Её Юра читал постоянно. Маленькие дореволюционные книжечки тётушек, Ольги и Серафимы, подаренные нам, хранились бережно. Это были книжки о Ксении Блаженной, молитвенники на церковно-славянском языке. Помимо этого ряд художественных книг, тоже дореволюционных изданий. До сих пор выполняю Юрины задания по переплёту и восстановлению этих книг.
В начале 80-х мы стали ездить на Смоленское кладбище к часовне Ксении Блаженной. Есть слайд, где Юра стоит на коленях у часовни. Недалеко от неё мы посещали могилы моих прабабушки, прадедушки и прапрадедушки, людей духовного звания. А ещё мы ездили в Вырицу к храму Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла, где не так уж давно служил мой дедушка и где прошло моё детство.
В начале 80-х христианская тематика проникает в творчество Юры и освещает его. Вообще эти годы — духовный и светлый этап нашей совместной жизни.
Теперь хочется сказать несколько слов о жизненных установках Морозова. Главная из них — это независимость и самостоятельность во всём. Быть самодостаточным, не одалживаться, не просить. Не выпячивая себя, не рекламируя, заслужить уважение делом, мастерством, поступками. Но наряду с этим — такие качества, как способность пускаться в авантюры, вдруг бросить всё, начать что-то новое, необычное, если больше не вдохновляет прежняя концепция. Таков был эксперимент с путешествием «в Шамбалу», агни-йогой. Тогда мы продали все Юрины аппараты, массу книг, с трудом добытых по антикварным магазинам. Все деньги отдали шефу агни-йогов! Пустились в путешествие, неизвестно куда с совершенно незнакомыми людьми, вполне авантюристами. А ещё — эксперимент с «суйцами», голодовки, конечно, и любовные авантюры…
Уже в больнице в феврале 2006 г, Юра вдруг сказал мне в свой предпоследний день: «Ну, и жизнь я тебе устроил…» Доказывать ему обратное не имело смысла. То, что я всегда любила его, никогда не променяла бы ни на кого и была счастлива рядом с ним, я думаю, он понимал!
Часто ему было трудно с людьми ещё и потому, что он сразу видел их слабости, ложь, порою мелочность и лень. И он понимал, что не должен их судить, мерить по своим меркам. Оставался им приятелем, знакомым, но не другом.
Он был невероятно терпелив к страданиям, потому что велика была сила духа в этом человеке. Юра никогда не бездельничал — если не работа, то находились домашние дела и, конечно, чтение. Книги… — сколько он их прочёл, впитал, понял. С ним было интересно говорить о прочитанном, о писателях, о замечательных людях. Другому дашь книгу почитать, а он потом возвращает тебе её молча. «Ну, что, ну, как?» — спрашиваю. «Ничего. Нормально» — и прочее пык-мык.
Юра не любил обывателей, бытовых разговоров, сплетен. Как-то я услышала такое утверждение: «Морозов. Так это одиозная личность!» Грустно. Потому что мало кто хотел его по-настоящему понять.
Время, как некий Абсолют, вдруг остановило это великое и необыкновенное сердце, наверное, чтобы запечатлеть навеки его образ!
21. Российское общество
Морозов очень остро ощущал социальную несправедливость любого человеческого миропорядка, российского в особенности, потому что Россия — это наш дом. Здесь он был пессимистом и ни в какой прогресс не верил.
Как-то в 90-е к нам зашёл один знакомый, некий Евгений. Между ним и Юрой завязался спор. Евгений доказывал, что всё в стране меняется, становится лучше, идёт явный прогресс везде, во всех областях нашей российской жизни. И нам плевать на разложившийся нравственно Запад. Пожалуй, со стороны Юрия не было желания доказать обратное, он только удивлялся безмерной наивности своего собеседника, его некомпетентности в ситуации нынешней и исторической в целом. И ещё спустя неделю- две со смехом вспоминал этот нелепый «спор», горячую веру своего собеседника в российское благоденствие в будущем и явный «прогресс» в настоящем.
Своё отношение к российскому быту, телевидению, «культуре» населения, в том числе и музыкальной, он выплеснул в «Подземном блюзе», в романе «Если бы я не был русским», «Парашютистах», «Зоне возврата» и «Налево от вечности». Он не верил в возможность существования антикоррумпированного, справедливого общества в России. Его мировоззрение выстрадано временем, проверено на личном опыте, проанализировано.
Да. Если бы он родился на Западе, его судьба как музыканта была бы совсем иной. Он не прозябал бы всю жизнь в безвестности и нищете. Но, с другой стороны, там, на Западе, скорее всего, он и не стал бы тем Юрием Морозовым, который нам дорог и близок. Как не было бы произведений А. Солженицына без ГУЛАГа, Набокова без лишения его Родины и т. п.
Почему Юра не уехал из России? Ну, потому что в молодости (60-70-е годы) это было нереально для мальчика из провинции, ещё никем не ставшим. А потом пришло творчество, которое захватило его без остатка. И даже цели такой, куда-то бежать, не ставилось. В 90-е и 2000-е — не знаю, почему. Наверное, мог что-то придумать. И запретов уже давно на поездки не было. Но, может быть, мы, его близкие, были ему
