дороги — мать, Дмитрий, И.П., я… А ещё уже наступала болезнь.
В России он ценил прежде всего историю русской святости, русский язык и всё великое в творчестве, что уже свершилось — русских классиков литературы и живописцев. Он всё это по-настоящему знал и высоко ценил. А ещё любил нашу природу. Переживал за неё, мыслил экологически. Народ русский ругал и выводил в книгах во всём его абсурдном идиотизме (вспомним рассказ в «Если бы я не был русским», «Вовка Глухой»), но на самом деле очень жалел, был всегда отзывчивым, если в его силах мог помочь и незнакомым людям, и животным. Помню, как мы отмывали от мазута чайку, найденную на берегу Невы, таскали домой подранных кошками голубей… Для Мустеньки он хотел сделать на даче в Васкелово железный сетчатый забор, чтобы ей не угрожало нападение собак. 2004 год. Ему уже нельзя было поднимать никакие тяжести. А он привёз на велосипеде из магазина у вокзала тяжеленную металлическую сетку для такого забора.
В нём жила удивительная обязательность, ответственность, добросовестность во всех делах. А ещё он никогда не опаздывал на встречи с людьми любого ранга.
Я помню, как Юра восхищался нашими большими музыкантами, каким-то всемирно известным квартетом скрипачей, которые, приходя в Капеллу на запись, здоровались за руку с вахтёром, гардеробщиком, спрашивали их о здоровье, жизненных делах. И как, в отличие от них, вваливалась на студию некая звезда сов. эстрады, и уж, конечно, пройдя, не замечая, мимо всякой мелкоты, посылал инженеров студии грамзаписи за пирожками.
Да, мы с надеждой следили за изменениями, происходящими в стране с конца 80-х. Многое радовало — появившаяся свобода слова и печати, новые интересные программы и передачи на телевидении и т. п. Тем печальнее было видеть, как постепенно всё стало откатываться в обратную сторону, как чудовищно богатели одни и нищали другие, простые люди, десятки лет проработавшие на это государство и получившие нищенскую пенсию. Для них изобрели «прожиточный минимум». Зато, как поганки под дождём, выросли российские миллионеры. А нынче уже и миллиардеры.
«Совесть есть присутствие Бога в человеке», — как писал Фома Аквинский. Юра был человеком совести. Он не видел иного пути заработать на жизнь, как собственным трудом. И это нормально для нормального человека, а не что-то особенное — найти себя в труде.
Пожалуй, самым весомым и характерным качеством Юры являлась его исключительная работоспособность, причём не механическая или упёртая в достижение какой-то цели, а пластичная, гибкая, творческая. Он мог быстро перестроиться, найти новое оригинальное решение, вдруг изменить всё построение композиции. Он стремился довести музыкальную или литературную вещь до завершения, до ощущения её цельности Он не пренебрегал мелочами, старался исправить все неудачные штрихи, полутона, казавшиеся ему неверными, с ним было интересно сотрудничать, настолько точными оказывались замечания, помогали увидеть ошибку.
Я пыталась работать, как он. Но никогда не достигала смелости в мышлении, не умела найти неожиданно новый подход, не упорствовать в чём-то устаревшем. Это сложно.
У Юры не было специальных установок, девизов и т. п. Но если бы я выдумала ему такой девиз, то он мог бы прозвучать так: «Ни дня без творчества, без познаний и открытия в области духа!» Такой настрой проходит через всю его жизнь.
Композиции фотографий, живопись, маленькие акварельки, беседа с друзьями, просмотр фильма… Да всё, что угодно, во всём он мог уловить нечто новое, быть может, трансцендентное, подняться над бытом, а в работе — над ремесленным уровнем.
Я отнюдь не пристрастна, описывая его характер. Всё было так.
А в армии? Где надо просто отбыть повинность? Тем не менее он стал хорошим специалистом на своём месте в радиомастерской и на блокпостах ПВО, куда его неоднократно вызывали для налаживания аппаратуры. Он сумел сплотить коллектив радиомастерской и даже записать с их участием армейский диск «Голгофа-5». Мне нравится такой подход. Нельзя позволять бытовухе и серым будням покорять свою душу.
Ни в одной жизненной ситуации я не видела Юру с трясущимися руками, срывающимся голосом. Да. Он мог быть злым, грохнуть вещью о пол. Чаще просто молчал. Мог перестать замечать человека, вычеркнуть кого-то навсегда. Мне это не близко и казалось неправильным.
Долгое время Юра хотел быть крутым. Во многом он таким и стал. Другой вопрос, нужно ли это человеческой душе? Не лучше ли чаще вести переоценку ценностей и вовремя отказываться от непосильных поступков? Со временем приходила и мягкость. И смирение.
22. Праздник Святой Троицы в Петергофе
Мне почему-то часто вспоминается праздник Святой Троицы в Петергофском соборе Петра и Павла… Скорее всего, это был июнь 1997–1998 гг.
С 1994 г. я снимала дачу в Александрии под Петергофом. А Юра летом жил в Васкелово с Дмитрием и П.П. Для меня Александрия — родные места, для Юры к тому времени — грустное воспоминание о молодости. Грустное — потому что то фантастическое время ушло навсегда. Но он по-прежнему ценил красоту и уникальность этих мест. И постепенно его снова начало тянуть в Александрию. Когда он приезжал, мы шли к заливу, жгли костры, лежали в высокой траве и цветах на Царском лугу.
Я всегда готовилась к его приезду. Покупала на рынке всё, что он любил. Несколько раз он приезжал с Дмитрием. Тогда я старалась вдвойне. Мы шли в парк, в музеи. На заливе я пыталась учить Митю плавать. Их приезд был для меня большой радостью.
В один из их приездов был как раз праздник Святой Троицы. Мы шли через парк, благоухающий в июне белыми цветами уже высоких зонтичных и кустов спиреи.
Через Зверинские ворота вышли к Петергофскому дому отдыха (бывшие царские конюшни напротив регулярного парка) и потом на чистые и тихие улицы Петергофа. Прошли вдоль Красного пруда, где как-то мы с Дмитрием покатались на катамаране. И, наконец, вышли к великолепному петергофскому собору Петра и Павла. Звонили колокола, прохладны и высоки церковные своды. Юра бывал в храмах тогда не часто, но относился к церковным праздникам и службам благоговейно, веровал.
Запомнилось ощущение света из алтаря, повсюду берёзки. Свежие и тонкие. В руках людей тоже берёзовые веточки. Мы остались на службу, в конце которой причт обильно окроплял всех находящихся в храме святой водой. И мы подставляли лица и головы, руки. Капли святой воды текли по лицам. Берёзовый дух смешивался с запахом каждения и воска горящих свечей у икон, горящих лампад.
Вся эта духовная чистота и свежесть словно проникла в каждую клеточку тела. Меня охватила радость от ощущения летящих к Богу наших молитв!
Выйдя из храма, мы ещё немного постояли на мостике через небольшой канал, окружающий собор, на дне которого сверкала масса монеток, разного достоинства. Приезжающие в Петергоф люди чуть ли не во все водоёмы и фонтаны кидают монетки, чтобы обязательно сюда вернуться.
Потом мы бродили по рынку, покупали клубнику, какие-то фрукты, свежую рыбу у рыбаков…
Светлое, глубокое, радостное чувство любви ко всему, ко всем трепетало в душе, словно что-то прекрасное должно ещё вернуться.
Анкета
Не помню, когда именно это было, скорее всего в 90-е. Я попросила Юру ответить мне, как бы некоему корреспонденту, на вопросы. Потом я назвала это «ЗАПОЛНЕНИЕ ЮРОЙ ДОМАШНЕЙ АНКЕТЫ»:
Имя? — Василий Голодный.
Творческий псевдоним? — Цинцар.
