а отчетливая обрисовка характера. Достоевский как будто пересматривает свое решение проблемы 'уединенности '. Бегство в безумие не кажется ему более неизбежной судьбой подпольного человека. Он видит другие возможности 'самоутверждения '. Отстаивая себя от враждебного и чуждого мира, спасаясь от пустоты своей 'замкнутости ', одиночка может замечтать о могуществе, бедняк плениться идеей богатства. Прохарчин — скупец: подобно Акакию Акакиевичу, он живет впроголодь, лишает себя самого необходимого, аскетически служит своей 'идее '. Но идея его несравнима с жалкой мечтой о теплой шинели. Его идея величественна. Он — скупой рыцарь.
Историю возникновения образа нищего–богача Прохарчина и связь его со ' Скупым Рыцарем 'Пушкина, Достоевский подробно изложил впоследствии в фельетоне: 'Петербургские сновидения в стихах и прозе '(1861 г.). В нем он рассказывает, что однажды прочел в газетах историю одного скупца. 'Открылся вдруг новый Гарпагон, умерший в самой ужасной бедности на грудах золота. Старик этот был некто отставной титулярный советник Соловьев. Он нанимал себе угол за ширмой за три рубля. В своем грязном углу Соловьев жил уже более года, не имел никаких занятий, постоянно жаловался на скудость средств и даже, верный характеру своей видимой бедности, за квартиру во время не платил, оставшись после смерти должен за целый год… Он отказывал себе в свежей пище даже последние дни своей жизни. После смерти Соловьева, умершего на лохмотьях, посреди отвратительной и грязной бедности, найдено в его бумагах 169,022 р. с. кредитными билетами и наличными деньгами…
'И вот передо мной, продолжает автор, в толпе мелькнула какая?то фигура, не действительная, а фантастическая… Фигура была в шинели на вате, старой и изношенной, которая непременно служила хозяину вместо одеяла ночью, что видно было даже с первого взгляда. Клочки седых волос выбивались из?под шляпы и падали на воротник шинели. Старичок подпирался палкой. Он жевал губами и, глядя на землю, торопился куда?то. Поровнявшись со мной, он взглянул на меня и мигнул мне глазом, умершим глазом, без света и силы, точно передо мной приподняли веку у мертвеца, и я тотчас же догадался, что это тот самый Гарпагон, который умер с полмиллионом на своих ветошках…
'И вот передо мною нарисовался вдруг образ, очень похожий на пушкинского 'Скупого Рыцаря '. Мне вдруг показалось^ что мой Соловьев — лицо колоссальное. Он ушел от света и удалился от всех соблазнов его к себе за ширмы. Что ему во всем этом пустом блеске, во всей этой нашей роскоши? К чему покой и комфорт?… Нет, ничего ему не надо, у него все это есть, там, под подушкой, на которой наволока еще с прошлого года. Он свиснет, и к нему послушно приползет все, что ему надо. Он захочет, и многие лица осчастливят его внимательной улыбкой. Он выше всех желаний… Но когда я фантазировал таким образом, мне показалось, что я хватил не туда, что я обкрадываю Пушкина… '
Человек, отгородившийся от мира, висит в пустоте; замкнутость 'я 'есть его опустошенность Перед страхом небытия он утверждает себя на 'могуществе '. Если он богат, у него 'все есть '. Но Достоевский не хочет 'обкрадывать 'Пушкина и его идею развивает самостоятельно. Он выделяет в скупости не сторону могущества, а сторону страха. Ему представляется, что в молодости Соловьев был, как все: любил какую?нибудь Луизу, ходил в театр, и вдруг с ним случилось одно из тех происшествий, которые в один миг изменяют человека.
'Быть может, с ним была какая?нибудь минута, когда он вдруг как будто во что?то прозрел и заробел перед чем?то. И вот, как Акакий Акакиевич копит гроши на куницу, и он откладывает из жалованья и копит, копит на черный день, неизвестно на что, но только не на куницу. Он иногда и дрожит, и боится, и закутывается воротником шинели, когда идет по улицам, чтобы не испугаться кого нибудь и вообще смотрит так, как будто его сейчас распекли '. И чем больше он копит, тем больше боится. 'И сладостно и страшно ему: и страх все больше и больше томит его сердце, до того, что он вдруг осуществляет свои капиталы и скрывается в какой?то бедный угол.,.^.
Прохарчин — скупец от страха. Величественный образ скупого рыцаря парадоксально сочетается в нем с убогой фигурой Акакия Акакиевича, Прохарчин боится жизни и 'обеспечивает 'себя скопидомством. Но раз 'заробев ', он уже не может вернуться к прежнему чувству безопасности. Страх запрятан глубоко в душе и ждет только повода, чтобы вспыхнуть и сжечь заробевшего человека. Таким поводом являются шутки и подразнивания жильцов. 'Прохарчин стал иметь беспокойное лицо, взгляды пугливые, робкие и немного подозрительныеисчез куда?то со своим приятелем 'попрошайкой–пьянчужкой ', и вернулся в состоянии психического столбняка. Его пришибла мысль, что канцелярия, где он служит, будет уничтожена. Во время писания 'Прохарчина 'Достоевский работал над 'Повестью об уничтоженных канцеляриях '. Очень возможно, что тему этого незаконченного произведения он использовал в 'Прохарчине '. Несчастный чиновник умирает единственно от страха. В истории 'бедного богача 'проблема уединенной личности связывается с идеей вины и ответственности. Самоутверждение своего 'я 'вне общения с миром есть грех. На жалобы и опасения Прохарчина отвечает его сожитель Марк Иванович: 'Да что же вы? Баран вы! Ни кола, ни двора. Что вы, один, что?ли на свете? Для вас свет, что ли сделан? Наполеон вы, что ли какой? Что вы? Кто вы? Наполеон вы, а? Наполеон или нет? Говорите же, сударь, Наполеон или нет? 'Грех Прохарчина в том, что он живет так, как будто он один на свете, как будто нет ближнего, нет круговой поруки человеческого страдания и человеческой любви. И чувство вины воплощается в его предсмертном бреде. Ему представляется его сослуживец Андрей Ефимович, с которым он за двадцать лет не сказал ни слова. Тот пересчитывает свои рубли и бормочет: 'Их не будет, и каши не будет, а у меня, сударь, семеро–с '. И Прохарчину кажется, что именно он виноват в том, что у Андрея Ефимовича семь голодных детей… Потом он попадает на пожар, стоит притиснутый к забору, и какой?то мужик в разорванном армяке возбуждает против него 'весь Божий народ '. В мужике он узнает извозчика; которого он пять лет назад 'надул бесчеловечнейшим образом '. Разъяренная толпа 'обвивает его, давит, душит '. Сон Прохарчина — самое сильное место в повести. Впервые Достоевский прикоснулся к своей основной теме: 'все за всех виноваты 'и наметил нравственную оценку замкнутости, как вины перед человеческой семьей. Сон Прохарчина напоминает видение Мити по дороге в Мокрое'.
В суровой отповеди Марка Ивановича нас останавливает одно слово; оно раскрывает перед нами неожиданные перспективы на будущие замыслы писателя. Почему сожитель Прохарчина так упорно допрашивает его 'Наполеон вы, а? Наполеон или нет? 'Что общего у жалкого обитателя углов с Ееликим полководцем? Ответ на этот вопрос мы находим в том же фельетоне 1861 года 'Петербургские сновидения '. Достоевский изображает другого чиновника, смирного, бессловесного, 'лицо вполне безгрешное '. Дома у него была тетка с подвязанной шекой, ворчливая жена и шесть детей. Придирки, слезы, попреки доводят его до отчаянья. 'Бедняк вдруг поднял голову и проговорил, как Валаамов осел, но проговорил так странно, что его отвезли в сумасшедший дом. И могло же войти ему в голову, что он Гарибальди! Никогда то он почти ни с кем не говорил, и вдруг начал беспокоиться, смущаться, распрашивать все о Гарибальди, и об итальянских делах, как Поприщин об испанских… И вот в нем образовалась мало по малу неотразимая уверенность, что он то и есть Гарибальди, флибустьер и нарушитель естественного порядка вещей… Он одно только видел везде и во всем: свое преступление, свой стыд и позор… И вот в одно утро он вдруг бросился в ноги его. превосходительству, виноват, дескать, сознаюсь во всем, я — Гарибальди, делайте со мной, что хотите!… Ну, и сделали с ним… что надо было сделать '.
В одиноком, социально–униженном человеке рождаются странные и опасные мысли. Даже смиреннейший Макар Девушкин боялся иногда своего вольнодумства. У чиновника Гарибальди затаенные многолетние думы 'о естественном порядке вещей ', превращающем его в ветошку, становятся навязчивой идеей. Он сам — 'нарушитель порядка ', преступник. Такой же 'нарушитель ' — Прохарчин. Разве 'естественный порядок 'не нарушен тем, что чиновник, получающий грошовое жалование, делается миллионером? Он смутно чувствует, что его тайное богатство — преступление, и его преследует страх и угрызения совести. Мало выразительный образ — 'флибустьер Гарибальди ', заменен автором эффектным именем Наполеона. Марк Иванович, вопрошая Прохарчина, не Наполеон?ли он, проникает в самую сокровенную его тайну.
Но Девушкин — вольнодумец, чиновник — Гарибальди и Прохарчин— Наполеон еще лишь бледные тени. Настоящий бунтовщик и преступник войдет в мир Достоевского после каторги. Только в судьбе Раскольникова имя Наполеона, 'нарушителя порядка вещей 'раскроется во всей своей идейной полноте.
