— Какой ствол? — полюбопытствовал игриво. — Знать не знаю ни о каком стволе.
— Вы арестованы. — Не взирая на почти полную уверенность, что «пришить дело» ему невозможно, Круглов вздрогнул. Три раза он слышал эту фразу, и каждый заканчивался сроком. Были адвокаты, однажды были даже деньги на взятку, тем не менее, он сидел. Причем от звонка до звонка.
И сейчас сядешь, зловещие ухмылки не предвещали иного.
— Предъявите документы, — попросил Валерий Иванович.
— Что?! — в правый бок Круглова полетел кулак.
Парень был моложе, выше, сильнее, был не один. Потому, следуя логике, не ожидал нападения. Тем паче от пожилого и негеройского с виду Круглова. Вместо того чтобы, согнуться пополам и скулить от боли, как поступил бы всякий, Валерий Иванович заехал обидчику в челюсть. Действовал он автоматически, по давней привычке сопротивляться любому насилию. Он всегда отвечал ударом на удар, не вымеряя сил ни своих, ни противника. В интернате отбивался от старших мальчишек. В ПТУ отбивался от оголтелых сытых и крепких «домашних» пацанов, на зоне отбивался от наглого молодняка и «авторитетских» прихвостней. Отбивался всегда и от всех. И сейчас, едва ощутив боль, бросился в атаку.
Врезал парню в челюсть и, не дав опомниться, пнул с размаху по колену ботинком. Второму впечатал локоть в лицо. Был бы рядом третий, успел бы и третьему объяснить, что Круглова лучше не трогать. Мало, что старый и едва не сдох от страха. Это его личное дело, когда и от чего подыхать. От страха или от побоев.
Круглов остервенело размахивал кулаками, попадал, промазывал, плевался слюной, выкрикивая ругательства, пока не рухнул под сокрушительным апперкотом.
Очнулся он на дне закрытого фургона, в кромешной тьме. Машина, подрагивая бортами, неслась куда-то. Металлические створки дверей гремели, соприкасаясь.
Круглов пошевелился. Тело отозвалось болью. С разбитой губы сочилась кровь, собиралась в горле в сладкий приторный ком. Круглов сплюнул. Склизкая масса угодила на щеку. Он брезгливо вытер рот рукой. Костяшки пальцев горели, разбитые в драке.
В потайном кармане, нетронутые, лежали деньги. Странно, удивился Круглов. Первыми исчезает при аресте деньги. Вторыми — документы. Он потянулся к карману куртки. Паспорт и мобильный были на месте. Значит, ребята не из ментуры, предположил смело.
Двери снова с гулким звоном ударились друг о друга, словно говоря: вали отсюда по-добру по- здорову, никто не держит. Круглов толкнул металлические полотнища, выглянул наружу. За фургоном, ехали, мчались, катились другие автомобили. Хищным блеском полыхали на солнце ветровые стекла. Мелькали, ужравшиеся скоростью колеса. Хромовым оскалом сияли бампера. Один, принадлежащий бордовым «Жигулям» сверкал особенно мерзко.
«Не суетись, Круглов. Не спеши меня предавать. Ладно?»
Круглов отшатнулся. Первый порыв — прыгнуть на ходу, привел бы к неминуемой гибели. Дождавшись светофора, он опустил ноги на асфальт и, пошатываясь, побрел поперек движению. В спину полетело:
— Пошел вон, придурок.
Ребята в черных джинсах и куртках отпустили его на волю.
Домой Круглов добрался пешим ходом. Грязного, дно фургона укрывала какая-то мерзкая жижа, с рассеченной губой его не пустили в транспорт. Таксисты и частники тоже отказались везти подозрительного пассажира. Даже за тройной тариф.
В подъезде Круглова угораздило столкнуться с соседкой-старушкой с верхнего этажа. Обычно она вежливо здоровалась, заговаривала, однажды угостила яблоком. Нынче, смерив пподозрительным взглядом, прошмыгнула мимо.
Нормальная женская реакция — как еще реагировать на замызганного вонючего мужика с окровавленной рожей — повергла Круглова в ужас. Переступив порог собственной квартиры, он в изнеможении опустился на линолеум, привалился спиной к двери и заплакал. Слезы лились сами собой. Солеными и горючими, ими, истекало нервное напряжение и усталость. И пережитый страх. И боль. И унижение. И обида. И уязвленное самолюбие. Последний раз Круглов плакал в шесть лет, когда его забыли поздравить в детском доме с днем рождения. Он плакал тогда и ненавидел себя за слабость, злился, грозил местью. «Вырасту, я вам покажу!» — твердил, как заведенный. Обещал, презревшему его миру; миру, обрекшему его на сиротство, войну.
Обещал и исполнил. Затеял войну. Вел ее. И сейчас, поверженный, плакал от горечи, жалея себя. И страстно хотел, чтобы его пожалел кто-то другой. Не другой. Другая. Не другая. Лера. Круглов достал из кармана мобильный. Набрал знакомый номер. Послушал перечень длинных гудков.
Ту-у-у-у-у… Никто не подходит к телефону.
Ту-у-у-у-у… Никого нет дома.
Ту-у-у-у-у…Дама изволит отсутствовать.
Ту-у-у-у-у…Гуляет, наверное.
Ту-у-у-у-у… Наверное, с полковником.
С частотой один раз в пять секунд телефонная станция сообщала: вы, Валерий Иванович Круглов — идиот. Идиот. Идиот. Идиот. Идиот. Предали свою женщину. Предали. Предали. Предали. Продали за сто тысяч и глоток азартного удовольствия поиграть в разбойника. Так поступают подонки и идиоты. Предают то, что им дорого. Продают, что самим необходимо. Подонкам и идиотам невдомек, что человеку нужно для жизни. Их интересуют только деньги и удовольствия.
Пять минут Круглов слушал гудки в телефонной трубке, затем решительно направился к дому Леры.
Полтора часа, проведенные в засаде, он потратил на разговоры с самим собой. Пришло время расставить точки над «i» и, прикуривая трясущимися руками одну сигарету от другой, Круглов неистово клеймил недоделанные свои палочки увесистыми жирными точками. С той же яростью потом тряс за грудки перепуганного полковника. Требовал признания: кто тебя, сука, подослал к Лере.
Выслушав, успокоился, позволил увести себя домой. Позволил умыть, раздеть, уложить в постель, обнять. И лишь почувствовав рядом родное тепло, вспомнил, что хотел жалости. Мгновение Круглов колебался, раздираемый двумя желаниями. Утешение? Удовлетворение? Плоть победила. Он потянулся рукой к Лериной груди.
— Ты сумасшедший..- сказала милая.
— Я тебя люблю… — ответил он. — Нет, — исправился тот час. — Я тебя ненавижу. Ты — моя не свобода. Моя тюрьма. Пожизненное заключение. Я пытался сбежать и вернулся. Делай теперь со мной что хочешь. Я на все согласен.
— Я хочу тебя любить… — засмеялась Лера.
Засыпая, Круглов пытался вспомнить, остались ли стволе его отпечатки. Скволь туман забытья он видел, как протянул руку к пистолету, как кожа почувствовала холод замершей на морозе стали. Но было ли касание? Память на этот вопрос отказывалась отвечать.
Осин
Осин сидел во дворе дома, где была расположена контора Полищуков. С тоской смотрел на дверь. Ждал.
— Галя, — окликнул бывшую супругу, едва она появилась, — можно тебя на минутку? Есть разговор.
Неохотно Галина отпустила руку Романа шагнула на встречу бывшему мужу.
Виктор увлек ее к скамейке, подальше от Романа.
— Галочка, ты же не серьезно, все это, да? — Виктор смотрел в любимые карие глаза, надеялся, что там зажгутся знакомые ласковые огоньки. Увы, навстречу лился стальной холод.
— Ты думаешь, я шучу? Напрасно. Впрочем, я сама виновата. Раздавала тебе авансы, а надо было на порог не пускать.
