Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов»

то, несомненно, впадешь в заблуждение, но, возможно, еще больший вред будет в том случае, если постоянно игнорировать роль внешних сил, независимо оттого, злая она или нет.

Заговор под каким-нибудь другим названием

Одна из причин этого удивительного перевертыша связана с именованием определенных взглядов параноидальными или конспирологическими. По мнению большинства критиков, обсуждающих слухи о геноциде, циркулирующие среди афроамериканцев, для опровержения какой-нибудь точки зрения достаточно заклеймить ее как конспирологическую или параноидальную. Если следовать этой логике, слух является ошибочным не потому, что носит конспирологический характер, но он рассматривается как конспирологический из-за того, что считается ошибочным — или просто-напросто потому, что он не совпадает с чьей-то теорией причинности. Однако внимание массмедиа к конспирологическим теориям в черной общине за последнее десятилетие привело к расширению сознательного употреблении терминологии, повысив политические ставки в уже и без того напряженном споре. С одной стороны, критики-консерваторы второпях обвиняют черную общину в том, что она поддалась, как они это называют, дисфункциональной логике паранойи, которая сама по себе является «нагруженным» понятием, только обостряющим любую дискуссию. С другой стороны, многие афроамериканцы нарочито используют язык заговора, прекрасно осознавая тот зажигательный заряд, который несет в себе эта риторика. Так, Кунфуджу начинает серию «Как противостоять заговору с целью истребления чернокожих мальчиков» с определения геноцида, как оно дается в словаре, после чего обсуждает провокационный заголовок своей книги:

Использовать слово заговор для описания отдельных сторон нашего общества — значит выдвигать серьезное обвинение против общественного устройства в нашей стране. Сотни раз в различных спорах и в массмедиа меня критиковали за употребление слова заговор. Многие из критиков хотят, чтобы я документально засвидетельствовал участников этого заговора, место и время их встречи.

В ответ на эти возражения Кунфуджу сам задает несколько вопросов: «Как вы объясните, что на белых, которые составляют менее 10 % населения земного шара, приходится более 70 % материальных ценностей во всем мире?» или «Случайно ли то, что, составляя 6 % от всего американского населения, мужчины-афроамериканцы — это 35 % детей, получающих специальное образование и 50 % заключенных?» Затем Кунфуджу обрушивает на читателя поток подобной статистики и наблюдений и спрашивает, «может ли все перечисленное быть случайностью, иронией судьбы, фортуной или заговором?»[332] По мнению Кунфуджу, из огромного множества доказательств вытекает лишь один логический вывод, а именно — вывод о существовании заговора с целью геноцида чернокожих. Однако после такого провокационного начала оставшаяся часть книги оказывается сравнительно спокойной по своему языку и в своих выводах. Слово «заговор» мелькает время от времени, но главный упор делается на проблему пробуждения у чернокожих подростков интереса к школе. В любом случае «заговор» для Кунфуджу — это не просто декларация веры. Вместо этого он употребляет понятие «заговор» в качестве стратегически полезного и заведомо провокационного термина в борьбе (как бы она ни была неправильно реализована на практике) за улучшение образования городских чернокожих детей. Он намеренно смешивает спланированный заговор, то есть практику организованного расизма как «более изощренной» формы заговора, и сознательное или невольное соучастие как белых, так и чернокожих, проявляющееся в том, что они позволяют и дальше существовать несправедливости. Можно было бы сказать, что Кунфуджу просто-напросто неверно употребляет понятие заговора, но важно признать, что для него определение этого понятия является такой же важной частью борьбы за образование чернокожих, как и продвижение учителей-афроамериканцев или подготовка ориентированной на афроамериканцев учебной программы.

Главный вопрос, с которым мы сталкиваемся снова и снова, заключается в том, существует ли заговор на самом деле или просто есть что-то похожее на него. В связи со статьей о «Тайном альянсе» от Уэбба неоднократно требовали объяснений, поскольку он увидел заговорщические действия гам, где их не было. Так, Los Angeles Times настаивала на том, что «бурное распространение в 1980-х годах дешевого кокаина, использовавшегося для курения, было эгалитарным, походившим скорее на кустарный семейный бизнес, чем на зловещую руку санкционировавшего заговор правительства».[333] Но щепетильный в отношении терминологии, Уэбб настаивает на том, что он никогда не декларировал теорию заговора: «Я никогда не считал и никогда не писал, что за наплывом крэка стоит крупный заговор ЦРУ». Действительно, как продолжает Уэбб, «чем больше я узнавал об управлении, тем больше укреплялся в этом мнении. ЦРУ не могло даже заминировать гавань, не напялив на своего шпиона цээрушный плащ».[334] В то же время многие читатели и критики Уэбба понимали, что даже если он и не использовал слово «заговор» буквально, то имел его в виду.

В своем исследовании популярных слухов Тернер, как сочли бы многие, проводит здравомыслящее разграничение между теориями, подразумевающими «злоумышленную цель», и теориями, которые просто указывают на «мягкое пренебрежение».[335] Однако, анализируя слухи о наркотиках, она обнаруживает, что эти две позиции нередко исчезают, поскольку ее респонденты часто придерживаются промежуточных взглядов. Это видно на примере Джесси Джексона. В 1996 году на Юге произошла серия поджогов черных церквей, которая привлекла большое внимание массмедиа и политиков и на первый взгляд показалась возвращением худших дней борьбы за гражданские права в 1960 -х. Джексон доказывал, что за поджоги церквей не просто ответственны какие-то люди, но за этим просматривается «некий «культурный заговор»», создающий атмосферу насилия. Учитывая, что Джексон придает заговору метафорический характер, можно утверждать, что он раздувает уже и так напряженную ситуацию, прибегая к эмоциональному языку (особенно когда в ходе дальнейших расследований не удалось обнаружить какой-нибудь отчетливый расовый мотив). Но тот факт, что Джексон ссылается на культурный заговор, указывает на то, как сложно провести черту между личной и публичной ответственностью. Насколько человек контролирует свои действия в эпоху глобализации, когда все так сложно и взаимосвязано? Сколько своей вины или заслуги должны видеть отдельные люди в своих достижениях и неудачах? Насколько мы можем творить историю, притом, что не мы решаем, как ей идти дальше? Эти идеологические загадки, разумеется, далеко не новы, но суть состоит в том, что сейчас любая принципиальная дискуссия политического и морального свойства часто выливается в споры о том, является ли то или иное явление заговором в буквальном смысле этого слова или нет. Более того, с распространением метафорического употребления понятия заговора становится еще труднее сохранить четкое разделение между двумя позициями. Горячие публичные дебаты по поводу склонности к использованию терминов «заговор» или «геноцид» говорят, скорее, не о патологической предрасположенности к паранойе, а о куда более широкой неопределенности по поводу давно существующих этических различий между намеренным действием и преступной небрежностью — по сути, между заговором и сговором.

В отличие от консерваторов, осуждающих «расовую паранойю», Генри Луис Гейтс критикует конспирологическое мышление не столько за его бредовость и поспешность, с которой оно готово обвинять внешние факторы, а за то, что оно упрощает сложные проблемы:

Многочисленные неясности в отношении черной маскулинности и ее социальной значимости неизбежно привели к наплыву книг с названиями в духе «Заговор по уничтожению чернокожих». Разговоры про заговор — почти безотказное средство, облегчающее положение в условиях не поддающейся анализу запутанной ситуацией. Одна из обнадеживающих вещей, кроющихся в рассуждениях о заговоре, заключается в том, что при этом проводится ясная грань между жертвами и их мучителями. Разумеется, эго все слишком просто.[336]

Гейтс во многом прав, утверждая, что конспиративистские разговоры сводят всю трудноразрешимую сложность социальных проблем к простому сценарию про Них и Нас. Но в отдельных случаях риторика заговора сама по себе оказывается крайне неоднозначной, колеблющейся между буквальным и