передаче звуковой игры, так называемой поэтической этимологии и проч. Не мешало бы снабдить пьесу краткой исторической справкой об убийстве архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета — св. Фомы — людьми короля Генриха II (XII век), стремившегося подчинить церковь государству; но такие справки, кажется, не входят в обычай данной серии.
Однако и увы. Две трети книжки занимает другая пьеса — «Домашний прием» («The Cocktail Party», 1950), явно не лучшая у самого поэта (пустота светского прозябания по контрасту с героикой христианских путей, потеря и обретение самоидентичности; психотерапевт в роли тайного члена некоего благого духовного ордена, — кого интересуют те же материи на той же британской почве, пусть лучше читают «Томлинсона» Редьярда Киплинга и «Письма Баламута» Клайва С. Льюиса). Русский перевод этого тягучего сочинения окончательно его добивает. Конечно, модернизированную версификацию Элиота нельзя переводить так же, как драматический стих елизаветинцев, но невесть откуда в изобилии взявшиеся дактилические клаузулы то и дело рождают ненужные ассоциации с античным триметром и невольно отсылают ко 2-й части «Фауста» (ср.: «Не свойствен страх обычный Зевса дочери, / Пустой испуг не тронет сердца гордого…» — «…Что он стремится из тщеславья к статусу / Еще важней, чем вашим быть любовником»; эта последняя фраза к тому же синтаксически бессмысленна). Hampstead почему-то транслитерирован как Гэмп ш тедт, на немецкий лад. А вполне традиционный персонаж оказался как бы повинен в гомоэротизме («…влюбился, в того, к кому имели вы все основанья ревновать», — вместо: «в ту»). Возникает подозрение, что «Домашний прием» был торопливо перекачан на русский для восполнения книжки до требуемого серийного объема. И поскольку простодушный читатель, завязнув на этом суаре, может так и не продраться к великолепному «Убийству в соборе», общий баланс получается скорее отрицательный.
Сергей Ануфриев, Павел Пепперштейн. Мифогенная любовь каст. Роман. М., «Ad marginem», 1999, 478 стр.
Перед нами, как явствует из финальной страницы, только первый том. И хотя в нем уже брошен намек на расшифровку прикольного заглавия, полная ясность нас ждет впереди. Гадать не будем…
Анонимный библиограф «Известий» рекомендовал эту книгу как лучший новогодний подарок врагу. Я силюсь питать к своим врагам христианские чувства и по прочтении вернула «Мифогенную любовь» в магазин, так никого и не оглоушив. Люди, выдвигающие ее на престижные премии, видимо, еще худшие христиане, нежели я.
Что отличает этот роман? Думаете, пакости? Те, насчет которых А. Архангельский на страницах той же газеты заметил, что копаться в них — по ведомству гнойной хирургии? Нет, это еще не главное. Главное же — скандальное отсутствие собственной выдумки. Вообще-то выдумок сколько угодно: от лилипутов- священников, копошащихся в сакральном твороге, до каламбуров типа: Кащенко — Кащей Бессмертный, а кащеево яйцо — то, что в брюках. Но нет собственного алгоритма выдумки, наличие которого может оправдать сколь угодно психоватую фэнтези. Сюжетная пружина — ведение Отечественной войны (ВОВ) в параллельных мирах между нечеловеческими существами (люди же, войска мало что решают) — принадлежит Даниилу Андрееву, хотя оглуплена до невероятия (Карлсон и Малыш — немецко-фашистские оккупанты, супротив них — наши гуси-лебеди). Испражнения и фразы типа: «С первых своих шагов Востряков ощущал на себе пристальный и доброжелательный взгляд прищуренных глаз парторга» — по Сорокину, каннибализм — по Мамлееву, фольклорная русификация — по М. Успенскому, грибные глюки — по Пелевину, чародейство — по Стругацким («Понедельник начинается в субботу», но и «Пикник на обочине», и «Улитка на склоне» не забыты), расстрел нелюдя безвредными для него пулями — по М. Булгакову, вселение в чужие сны — по Павичу, и без «Алисы в Зазеркалье» не обошлось. Лавка second hand’a. Более онаученный вывод: постмодернизм второго порядка, то есть деконструирующий виртуальные наработки, обречен на самоуничтожение; корень, извлекаемый из минусовых величин, дает мнимое число.
Добавим к этому чирья матерщины, столь же банальной, сколь гнусной, еще более тошнотворный секс-канцелярит («учитывая ее состояние, дело вряд ли дойдет до полового акта»), среднеграфоманский слог: «Длинные, прямые волосы обрамляли узкое, нежное лицо» (это не пародия, не Сорокин, а казнящий себя за неумелость Константин Треплев), — и наконец бурный поток домодельных стишат (не иначе, Льюис Кэрролл попутал). Обещанная многотомность рождает догадку, что задуман тошнотворный антипод благородного «Властелина колец».
«Ad marginem» — значит «по краям»; воспомоществователь издания — фонд «Obscuri viri», то есть «темные люди» (в память типажей Ульриха фон Гуттена), сами авторы «Каст» — члены редакционного кабинета «Коллекция perversus», как, увы, пропечатано прекрасным издательством «ИНАПРЕСС» на прекрасной книжке М. Амелина. Прямо сон Татьяны: «Сидят чудовища кругом». Сюда бы крещенской водички.
Мистерия бесконечности. Серия литературно-художественных изданий. Проект, поиск, составление, редактура: Дмитрий Силкан. СПб., Издательство «Алетейя», 1999 («Платиновый век»: Протуберанцы). [Т. 1]. Межвековье. Синтез Минувшего и Грядущего. 832 стр. [Т. 2]. Душа и Дух: обыденность существования и Восторг Бытия. 832 стр. [Т. 3]. Грядущий Рассвет: на стыке Лунного и Солнечного Света. 832 стр.
Из пронумерованных (числом 700) экземпляров мне был доставлен № 256 — в надежде на доброжелательный отзыв. Совестно обманывать чьи-то ожидания и использовать не по предложенному назначению столь дорогостоящие фолианты (черный с серебром твердокаменный переплет, щедрая графика многих художников — в среднем нечто между Чюрлёнисом, ар нуво и… К. Васильевым, недурная бумага, отличный шрифт). Но — «истина дороже».
832 x 3 = 2496. Не стану врать, что прочитала эти две с половиной тысячи страниц, и хотела бы посмотреть на того, кто их прочтет. Тем более (или несмотря на то), что это поэзия. Стихи. Поэтов- участников что-то около полутора сотен. В общем, антология поэзии конца столетия, соперничающая со «Строфами века». Но антология — тематическая. Поэты рекрутируются на службу безразмерного интеллигентского мистицизма (иногда снабженного христианской атрибутикой, иногда — нет). О, как посмеялся бы Честертон над велеречивой безвкусицей заглавий и прописных литер!
Большинство поэтических имен мне неизвестно; оглашу наугад несколько знакомых: Леонид Губанов, Тимур Зульфикаров, Евгений Лебедев; Зинаида Миркина и Валерий Хатюшин (в этом платиновом лимбе таковые могут идти подряд, не смущая друг друга); Валентин Сидоров, Александр Зорин, Юрий Линник, Станислав Айдинян… даже Владимир Соколов и Инна Кабыш. Насколько все они (или их душеприказчики) были оповещены о включении в «Мистерию…» — не знаю.
Интересно, что стихи одних и тех же лиц не собраны под их именами, а разбросаны в некоем эзотерическом порядке, имеющем, видимо, собственную доктринальную связность. Серию снабдил предисловием главный маг московско-парижских гостиных (а ныне уже и немецко-пушкинский лауреат) Юрий Мамлеев, рассуждающий здесь о Божественной Бездне, Сатанизме и «метафизическом метафоризме». Статья его названа «Свободная русская поэзия». Свободная? Охотно соглашаясь, что философия — служанка (вернее, ancilla — помощница) теологии, я ни за что не смирюсь с тем, что поэзия может стать служанкой теософии. Упаси Бог утверждать, что в этой антологии никто из хороших поэтов не выступил с хорошими стихами. Но вот — камертонное: «…И да будет СВЕТ — так изрек Он и расправил Огненные Крылья в Вечности. Но изреченное оставалось невоплощенным до срока, ибо помыслил СВЕТ: „И да будет ОН“. И Вихрем закружилась Восьмеричная Спираль…»
Увольте…
Редакция журнала «Новый мир» с глубоким прискорбием сообщает о кончине старейшего сотрудника журнала НАТАЛИИ ПАВЛОВНЫ БИАНКИ.
