Новый Мир ( № 6 2000)

На подъезде к Белокаменной в вагоне общем духотища, дети ревут.
Пассажиры на жизнь треклятую ропщут.
И на чем свет клянут Москву:
— Там и пенсия выше, и зарплата.
Будто мы вкалываем меньше! —
какая-то вымученная до черноты женщина выбросила напоказ ладони, натруженные лопатой. Я и за колючей проволокой встречал
ненависть эту
не только к Москве — к москвичам:
редкий уркач из столичных мог пробиться в «авторитеты». И те же попреки: жрут в три глотки.
Любят, чтоб все на блюдечке им подносили. Видно, надолго совковые льготы
отделили Москву от России.

У порога

Я стою у порога, с которого начал;
представления молодости, дерзкие желания — все обернулось безверьем. Я чувствую себя, как после дикой качки,
когда из трюма выводят на берег.
Я ставил на кон свободу против куша неизмеримо меньшего, а чтобы вернуть ее — в бегах рисковал жизнью. Что искал я — единственную женщину?
Будоражащую воображение золотую жилу?
Плыли к другим потрясные крали, драгоценные залежи — я пропадал то в воровских малинах, то в лагерных бараках. Но не испытывал к счастливчикам ни грамма зависти. Значит, не здесь зарыта собака.
Только зачем я мучаюсь над ответом,
вглядываюсь в прошлого расплывчатое лицо?
…Я толкаю дверь и вхожу в дом, далеким летом покинутый бедовым огольцом.

Чаепитие

После русской бани я пью чай с медом, предпочтя эту трапезу другим разносолам.
Мед выходит обильным потом,
обернувшись всегдашней солью.
Сколько ее из меня выпарили на повале, на спецобъектах в степях выжженных.
Но судьба с лихвой возмещала потерю поваренной — может, оттого и выжил.

Сны и явь

Ночь. За окном на деревьях галки
умучились от междоусобной войны.
Пожелтевшей страницей Евангелия
лежит на полу свет луны.
Мне снятся картинки детства,
волнующие, как в повторном прокате…Этой ночью в соседнем подъезде
застрелили предпринимателя.

У края

Сам выйдя из ночи,
поднявшись с илистого дна,
я с тревогой говорю дочери:
— Не гуляй допоздна! —
По этапу исколесив Россию
с народом, умеющим и воровать, и жульничать, я наставляю сына:
— Не полуночничай по жутким улицам!.. —
Видно, мы дошли до точки,
до последней черты,
если я, пройдя одиночки,
страшусь за окном темноты.

Странная охотка

Недовольный дворник ворчливо разгребает
выпавший под Новый год обильный снег —
такая щедрость для него не фарт.
Я прошу у мужика лопату и под чей-то смех начинаю усердно чистить асфальт.
Не меньше уличного трудяги я имею основание ненавидеть непролазную заметь — столько этого снежку пришлось побросать
на лежневых дорогах в зоне.
Но, видимо, как зажравшегося иногда тянет картошка с солью, так и меня знобкая память.

* * *

Я не люблю живопись пейзажную —
не тянется рука перекреститься, ровно на святые образа. Это искусство почему-то вызывает у меня жалость, как поэт, которому нечего сказать.
Отсюда на холстах нескончаемые березки, поля, туманы, прикрывающие тщету духа то игривой веточкой, то палым листом. Но вот «Над вечным покоем» Левитана —
и я невольно себя осеняю крестом.

В лесу

Я стою в лесу подле огромного муравейника