возбужденном состоянии я видел сновидения очень отчетливые, совсем как явь. Но дело в том, что после явился этот Владимир и выудил „жучок“ из шкафа и мне показал… Не думаю, чтобы это был тоже сон, потому что состояние мое было тогда спокойное. Но ведь „жучок“ кто-то должен был из них поставить? Значит, они действительно приходили, так?» Я усомнился: «Первый-то, Руслан, мог явиться к вам и во сне. Вы были после бессонной ночи». — «Да, справедливое замечание. Не знаю, что тебе ответить. Он явился, но весьма возможно, что это было потом, уже после Генриха и явления шкафа. А его первоначальные предложения я мог помыслить спросонья, не продравши глаз». — «А коньяк?» — спросил я. «Да, коньяк там стоял… Но я не знаю, откуда он взялся. Ты меня сбил своими сомнениями. Теперь я ни за что не ручаюсь». — «Так, а что Генрих вам сказал?» — «Генрих-то?..»)
«Валерий Вениаминович, вы утомлены?» — «Да. Именно. Я утомлен». — «Я вижу. На вас Руслан насел? Он такой. Сами с ним мучаемся… Это он принес коньяк?.. Налить вам?» — «Чуть-чуть. Единственно, чтобы обозначить…» — «Понимаю… Ф-ф-у! Эти французские коньяки ужасны!.. Да, я не представился. Меня зовут Генрих». — «Вы ратуете за Илону?» — «Чего?» — «Девушка, на которую вы будете уговаривать, — Илона ее зовут?» — «Да. Откуда вы знаете? Руслан вам все описал?» — «Сам догадался». — «Непонятно… Ну ладно… Не отрицаю — Илона. И я действительно буду вас уговаривать. Видите ли, наша концепция магазина…» Здесь я отключился, перестал слушать, потому что и раньше ничего не понял, когда мне Ирина Сергеевна объясняла…
«У вас уютно как, Валерий Вениаминович». — «Да… Только беспорядок… Мне неловко. У меня почти не бывает гостей, и я не прибираюсь». — «Так это и прекрасно! Ощущение жизни: все кругом живое. Это я и называю уютом в настоящем смысле». — «Может быть… Но трудно ориентироваться. Хаос растет. Эти вороха бумаг повсюду начинают раздражать… Вон, видите, даже на пианино. Иногда по нескольку часов приходится тратить только на то, чтобы найти какую-нибудь запись». — «А почему бы вам не завести компьютер?» — «Спасибо. Мне ваш Руслан уже предлагал». — «Отказались?» — «Разумеется». — «Разумеется, — повторил он как эхо, хотя понял это слово так, как ему хотелось, а не так, как хотелось мне. — Этот Руслан полный идиот. Не говоря о том, что лишен напрочь вкуса. Куда вам здесь компьютер — он совершенно не вписывается… Да, так вы не ответили, как вы относитесь к моде. А мне интересно было бы знать ваше мнение». — «Что вам мое мнение, уважаемый Генрих? К моде я отношусь очень плохо. Это атавизм, доставшийся нам от обезьяньей фазы нашего развития. Если б мы произошли, скажем, от волков, у нас бы не было никакой моды». — «Ну, с этим позвольте не согласиться. Не все волки такие одинокие, как Герман Гессе! Они живут в стаях, правильно? Значит, у них должен быть какой-то стандарт, а кто отклоняется, тех они гонят от себя, вытесняют». — «Это не мода. Я бы сказал — даже наоборот…» — «Почему? Нет… Только лишенная динамики, но тоже мода. По смыслу. Можно назвать ее статической модой. Не согласны?» — «Мода, лишенная динамики, — это абсурд». — «Хм, возможно… Но вы забываете, Валерий Вениаминович, или не учитываете, что мода всегда имеет сексуальную подоплеку. Это подбор партнера, привлечение, желание нравиться. И у любых животных, я думаю, это есть: инстинктивное соответствие некоторым требованиям красоты. А красота понимается условно: только внутри одного вида, другому она может казаться безобразием. Поэтому это тоже мода или что-то близкое… Да, она статическая: меняется очень медленно, вместе с эволюцией…» — «Все равно ни о какой моде нельзя говорить, если у вида нет инстинкта подражания». — «Да он у всех есть в какой-то мере: обучение-то происходит…»
Но мне неинтересен этот разговор про моду…
(Пропускаю несколько бессвязных фраз В. В., предназначавшихся, вероятно, для объяснений того, почему этот разговор был неинтересен и злил его.)
…«Турбулентность…» — «Что?» — «Турбулентность, я говорю. Вам знакомо это понятие?» — «Слышал. Это какие-то вихри?» — «Да, завихрения в движущихся жидкостях или газах. Они описываются настолько сложными уравнениями, что могут казаться хаотическими. Ведь чем сложнее алгоритм, тем более случайным представляется его результат. Академик Колмогоров даже хотел аксиоматически определить случайную величину через переход к бесконечному пределу сложности алгоритма, в результате которого она получается. Он столкнулся на этом пути с трудностями, которые не смог преодолеть, но это уже другой вопрос… В турбулентности, правда, некоторые склонны видеть как раз пример самоупорядочивающегося хаоса. То есть согласованное поведение на макроуровне каких-то больших ансамблей частиц. Это сложно. Я не готов об этом судить. Я сейчас подумал об информационных турбулентностях, которые могут выражаться, например, в прозе. Наша жизнь с некоторой точки зрения выглядит как большая информационная система, и она все время усложняется. И когда она переходит некоторый порог, в ней начинают происходить процессы, которые кажутся хаотическими. Но, может быть, все-таки это турбулентные процессы, и когда мы принимаемся описывать их в терминах… ну, как бы абсолютно случайных, то мы погрешаем против реализма… то есть я хотел сказать, что наше описание не будет адекватным… Нам следует описывать вот что-то вроде таких вихрей — в смысле, не совсем случайных…» — «Простите, Валерий Вениаминович, а вы где-нибудь публикуете ваши сочинения, произведения?» — «Конечно. Хотя это бывает не часто, поскольку я как-то мало стараний прикладываю». — «В журналах печатаете или есть отдельные книги?» — «Нет, книги ни одной так и не получилось за всю жизнь». — «А почему? У вас рассказы, проза?» — «Да… проза, эссе». — «Так, наверное, нужно издать. Собрать и издать. Это было бы интересно». — «Кому? Вряд ли… Я никому не известен… Мне самому, может быть… Да и то… Авторского тщеславия у меня нет…» — «При чем тут авторское тщеславие? А вы не находите, что в литературе вещь неопубликованная, нерастиражированная — она не доведена до полного воплощения… Ну, как бы еще не существует в некотором смысле. В живописи, в изобразительных искусствах — там, если заметите, все наоборот: вещь равна себе только до тех пор, пока она уникальна. Тогда она вполне существует, да… А в словесности полноценное существование вещи начинается именно с момента ее тиражирования. В этом различие, причем самое принципиальное, на мой взгляд. Из-за этого и рынки — художественный и литературный — устроены по-разному и совершенно друг на друга не похожи. Вы так не считаете?» — «Доля истины есть, безусловно, в этом наблюдении. Правда, не ясно, с какого тиража начинается существование литературной вещи. Десять экземпляров? сто? тысяча? Все же в древности или в средневековье, когда не было печати… Да, но очевидно, что те рукописи, с которых делалось мало копий, — они-то и погибли в первую очередь и не дожили до наших времен. То есть действительно их существование было ущербным в какой-то степени… А в общем, здесь действует теория вероятностей. Катулл, например, ко времени Гутенберга сохранился, говорят, в единственном экземпляре».
— «Так почему бы вам не издать книгу, Валерий Вениаминович? Давайте я это сделаю. Соберите прозу. Я уверен, что будет интересно, но дело даже не в моем мнении. Кому-то интересно, кому-то нет — это, как всегда, дело вкуса. Но читателей найдется достаточно… Я говорю так не потому, что пытаюсь вам всучить какой-то подарок, — нет. Просто я издам и получу прибыль». — «Чепуха. Вы ничего не продадите. Кто меня знает?.. Будет валяться на складе, только место занимать…» — «Ха, да вы не знаете, как делается известность? Это ж элементарно! Раскрутка это называется. Грамотный рекламный агент или специалист по книжному маркетингу делает это в два счета. Несколько статей, анонсов, выступление по телевидению, интервью… Потом, после выхода книги, — презентация, опять с телевидением, с фуршетом, на который приглашаются нужные люди, — и все. Книга продана! Более того, вы еще получаете новые предложения. И на все это затраты не такие большие, я уверяю вас. А прибыль можно получить приличную». — «Может быть. Я в этом ничего не смыслю. Но ведь от торговли мебелью прибыль в сто раз больше наверняка?» — «Ну и что? Все равно мне интересно осваивать новые области… Раскрутчики у меня знакомые есть, и очень толковые, с опытом. Они знают, кого как подать, в каком тоне… А вы знаете, какие ничтожества раскручиваются сейчас, Валерий Вениаминович? Вы бы ужаснулись, если б узнали. Буквально из ничего, из пустоты их выдувают, как мыльные пузыри до необъятных размеров…» — «Ну вот пусть их и выдувают. А я не хочу». — «Да почему ж? Мне просто обидно за вас… Нет, давайте говорить на деловой основе. Я вам сейчас объясню… Вот я вижу в вашем лице, в вашей фигуре некую ценность, которая при определенной работе с моей стороны и вложении капитала может мне принести прибыль. И я предлагаю вам сотрудничество, потому что это выгодно и для вас самого… Совсем не значит, что я вас эксплуатирую или как-то там закабаляю. Нет. Мы составим договор, который, надеюсь, вам понравится. А если не понравится, вы потом, после выхода книги, вольны будете меня оставить и работать с кем угодно. Вы увидите, у вас отбоя не будет от предложений…» — «Вы чбудно говорите, Генрих. Но все эти разговоры разлетаются в прах от одного простого вопроса». — «Какого?» — «Что значит „какого“? А если я отдам приз не Илоне, что тогда? Ваше предложение остается в силе? Конечно нет! Так что не нужно меня уверять…» — «Ох, да вы
