непрерывно молотят всякую чушь. Но… опыты продолжаются.
Искренне поздравил их.
— Разрешите… с вами сфотографироваться? — произнес Степан Шварц.
— Ну зачем же, — проговорил я, — у меня все, собственно, в прошлом…
— За нами будущее! — шепнул мне Шац.
— Ну… пожалуйста. — Я приосанился.
— Только у нас просьба…
— Да.
— Не могли бы вы… в этом быть? — Иван кивнул на повязку в руках Петра.
— …В этом? — Я вздохнул.
Так вот их, оказывается, что волнует! Не лично я, а моя «ролевая функция» — так, кажется, это называют? Но ради них, молодых романтиков, на все пойду.
— Ладно, давайте… Только, наверное, можно не мочить? — спохватился я.
Петр уже мочил повязку в фонтане.
— Ну как же не мочить-то? — воскликнул счастливый Петр. — Сухая она на вас и не налезет. Только мокрая! После, ссыхаясь, стягивается. В этом вся идея!
Идейный товарищ! Стряхивая излишнюю влагу, зашел сзади. Стал натягивать. Бр-р-р! Я торопливо — не забыл, оказывается! — языком проверил дырочку для рта. Стянуло пока не очень сильно… Пока! Наступила тьма.
— Ну вот так примерно. — Петр отошел. Судя по голосу, он любовался мной, точней — своей имиджмейкерской работой.
— Ну так давайте же! — с некоторым нетерпением произнес я.
Рука одного молодого новатора легла на плечо. Ну а второй где же? Поодиночке решили? Вспышка даже сквозь тряпку ослепила меня.
— Спасибо!
Другой новатор прилег на другое мое плечо. Вспышка.
— Ну спасибо вам!
Ушли к своим ежикам.
— Все… снимайте. — Я покрутил головой, ища Петю.
— Ну, смотрите… второй раз так удачно не ляжет! — обиделся Петр.
— А чего… смотреть-то?
— Вас вообще сегодня многие ждут!
— Многие? — удивился я.
— Мы вообще-то с народом работаем! — Обида прочно, кажется, укоренилась в нем. — Если вас это не интересует…
Главное тут, похоже, — угодить ему.
— Ну хорошо… А… где?
— Да тут… — Судя по движению воздуха, он засуетился. — Да мы с вами такого наделаем! — радостно сказал он. — Понимаете, главное в нашей работе — имидж. — Он бережно прикоснулся к полотенцу. — Создать его нелегко, — снова в нем заиграла гордость, — а разрушить, особенно в наши дни…
«Когда нет ничего святого», — должно, очевидно, следовать за этим?
Он уже меня куда-то бережно вел.
— Тут осторожней, пожалуйста!
Опять мне за всех отвечать! Хотя Петр вроде все знает наперед (или — на назад), но надо, я думаю, его подкорректировать…
Сели на что-то мягкое. Аромат бензина. Качнуло сначала назад, потом вперед.
— Куда едем-то?
— К морякам, военным.
— Ого!
— Вот тебе и «ого»! — проговорил Петр ликуя и на радостях перейдя на «ты».
Зачем военные моряки-то?.. Революционные матросы? Видать, Петро сразу решил взять за рога ситуацию в регионе.
Имидж только зверски болит!
— Можно сказать — земной шарик держат в руках! — с треском переключая скорости, сообщал Петр. — А зачем — не знают!
Придется им объяснять?
— Зажмурься теперь!
— Зачем? Повязочки мало, что ли?
— База секретная все-таки!
— А.
Соленым ветром подуло, потом обрезало. Вошли в какое-то помещение, поднялись по крутой лесенке… видно, на сцену.
— Волнуетесь?
— Да.
Громогласное объявление по трансляции: «Всем свободным от вахты собраться в зале. Приехал лектор». Сразу уж — лектор! Пытался волосики, которые из-под полотенца торчали, слегка пригладить.
Гулкий зал. Шум — как волны. Петро стал рассказывать морячкам, что я как бы железная маска, которая поклялась вечно (?!) носить повязку, напоминающую ей (мне?) про годы (?!) унижения и позора (?!), испытанные мной при прежнем режиме. Но сегодня, в такой день, она (я?) решилась снять повязку и показать свое лицо. Жидкие аплодисменты. Торжественно смотал с моего лица портянку. Аплодисменты еще более жидкие. Судя по сбивчивым Петровым объяснениям, все, похоже, надеялись бабу увидеть. Ничего, поправим.
В зале негусто совсем сидят матросики, в основном в отдалении, в полутьме, — к лектору вовсе не рвутся. Все в будничных, застиранных, серо-голубых фланелевых робах (сам на флоте служил), на левом кармашке пришиты тряпочки с указанием БЧ — боевой части, — на корабле их несколько. Впереди только один матросик сидит, бледно-рыжий, БЧ-2. Это, кажется, радиолокационная?
— Савелий! Ты чего вперед вылез? В артисты метишь? — цеплялись к бледно-рыжему, он бойко всем отвечал: чувствовалось, что он у них лидер и клоун по совместительству, поэтому выставился.
Глядя на него, я начал рассказывать, как десять лет назад тут в тюрьму загремел, правда ненадолго. И направили меня в «пресс-хату», чтоб уголовники из меня выбили нужные показания. Но главный там, Гера, вдруг проникся ко мне и решил не бить, а «компрессик» сделать — вот этим полотенчиком. Лицо как бы все избитое, но кости целы. Так что и там хорошие люди оказались!
— Так ты за Геру нам тут агитируешь? — встал в глубине зала мичман, видимо воспитатель.
И Петро крякнул испуганно: не на того работаешь!
— Нет. С Герой я вам встречаться не советую!
Смешки в зале — уже в мою пользу.
— Тем более в роли губернатора!
Хохот. А у меня ужас: Гера узнает наверняка, что я выступил против него, — и «имидж» мой доработает до точки! Но — надо сказать!
— А в тюряге за что оказался? Спер что-нибудь? — Рыжий брал реванш.
— Да нет… не спер.
Стал рассказывать, как при прежнем тоталитарном режиме в роскошный Морской вокзал, построенный к какому-то юбилею Брежнева, не пускали ночевать народ, чтобы мебель не пачкали. И пришлось мне вспылить, когда беременную женщину из дверей выпихнули.
— От тебя хоть беременная-то? — крикнул рыжий.
— …Нет. Но мне она понравилась.
Засмеялись.
— А как вы… вспылили? — вдумчивый, интеллигентный парнишка спросил.
— Булыжник кинул… И попал — случайно, наверное, — в «СЛАВУ КПСС!».
