— Вот пусть он и молится!
— Да он сам сказал, — Петр усмехнулся, трогая машину, — что на нем пробы ставить негде!
— …Это верно!
— Да не волнуйтесь вы, все уже подготовлено!
Интересно — что?
Мы въезжали в низкий проем под трибунами. Стало темно, потом — вспышка света и — оваций!
Во влип!
…То же самое, наверное, и Он думал.
Хрюкнув, мотор заглох.
— Ну… вылазим, — проговорил Петр. — Уж покажите им! Помните… такое… преображение было, когда Он показал им четко, ху из ху!
Да. Нелегкая задача!
Мне бы такую веру!.. Я имею в виду — хотя бы такую, как у Петра. А у Него Самого, может, и не было, до самого конца?
«Оросим родные поля»?
— Осторожнее… тут ступеньки, — шепнул Петя.
«Вознесение» пошло?
Поднялись на какую-то невысокую трибунку… в центре поля, судя по ветру. Доски скрипели, гнулись. Как бы не провалиться… Но как было бы хорошо: в темноту свалиться и отлежаться там.
Вдруг за локоть меня схватили. Знакомая рука.
— Ты не бзди! — сиплый голос Жоза. — У меня — такой же вариант!
Что значит — «такой же»? — подумал я ошеломленно… И почему Жоз? Не знал, что он праведник. Умело он это скрывал.
— Сейчас мы им врежем! — прошептал Жоз.
Я вообще-то не собирался «врезать».
— Кому? — пробормотал я.
— А кому и всегда! — проговорил Жоз азартно. — Только впервые это нормально называется: Долина играет против Гор!
— …Футбол, что ли? — проговорил я.
— Ну… как тогда было — битва гладиаторов, — блеснул эрудицией Петр. — Или — львы рвут христиан!
— А я, что ли, жертва?
— Наоборот. Ты — торжественная часть. Ну, давай, только по-быстрому! — Жоз трясся от нетерпения.
Так вот откуда оно, скопление народа! Битва гладиаторов… Футбол! Ну, тогда-то энтузиазм их понятен.
Все вдруг удалилось куда-то. Глуше доносилось. Или отключалась ссыхаемая голова? Глухо донеслась до меня сбивчивая речь Ездунова — мол, совесть порой нам подсказывает, что ее как бы нет, но на самом деле, если глянуть поглубже, врасплох ее застать, то она как бы есть.
— Во резину тянет! — нетерпеливо шептал Жоз.
— …И вот она, совесть ходячая, — перед вами! — ухватил ускользнувшую было нить Ездунов.
Глухие (сквозь «вафлю» полотенца?)… да нет, сами по себе слабые аплодисменты. Футбола все ждут! А митинги уже остоюбилеили всем!
Да, мероприятие подготовлено лучше предыдущего, а идет хуже.
Я вздохнул, надеясь, что хоть удавку с лица снимут, но сценарий другой оказался. Кир сочинял, сука? Или Петро?
Вдруг раздался нарастающий грохот барабанов! Сюда идут?.. Точно!
— Пионеры, что ли? — с ужасом у Жоза спросил.
— Эти, бля… как их… бойскауты! — Жоз оборвал свою речь резко, чтоб, как я понял, что-нибудь более грубое не сказать в микрофон.
Барабанный треск прекратился. Два раза дружно топнули ноги — и тишина.
Главный, видать, бойскаут, бойко топоча, взошел на трибуну и звонко (Ездунов говорил гораздо глуше) рассказал десяткам тысяч собравшихся, что это именно он, Алексей Выходцев, был во чреве матери в тот момент, когда его мать, ныне покойную, сатрапы режима выталкивали, беременную, из здания Морского вокзала, созданного лишь для показухи (голос его становился все звонче) под дождь! И из всех присутствующих там сотен тысяч (?!) людей лишь я один вступился и накинулся на охранников, а потом, отлично зная (?!), что меня ждет, поднял камень с земли и швырнул (голос его просто сверлил ухо — хоть затыкай) в символ ненавистного режима — в надпись «СЛАВА КПСС!».
Удивительный хлопец! Знал бы я, что он там… все, может, было бы иначе. После паузы (боролся с рыданиями) он заговорил еще звонче. Мол, сейчас они борются за то, чтобы их организации присвоили мое имя (с кем борются-то?), а также собирают деньги на Памятник Подвигу и уже собрали… двести тонн (?!) цветного металла и триста восемьдесят тысяч долларов!
Тут меня сильно качнуло… Сколько?.. Да, бойкий получился паренек! Знал бы я тогда!.. И что б сделал? Но хотел бы заглянуть сейчас в его ясные глаза. Триста восемьдесят тысяч долларов! Далеко пойдет. Знал бы я тогда!.. Впрочем. Проехали. Но в очи его бездонные хочу заглянуть! Повязку, однако, не снимают. Видимо, не дозрел.
— Известный скульптор Дук из Благовещенска уже создал проект памятника, — продолжил мой бойкий крестник, — и произведение это — грандиозное!
Лучше бы деньгами мне дали.
— Гигантская статуя из вольфрама — (?!) — стоит напротив здания вокзала, и в поднятой руке — камень!
Оружие пролетариата.
— В голове — маленький громоотвод.
Это славно.
— Мы хотим, чтобы сам Бог… участвовал в его открытии!
Я обомлел: широко шагают!
— Мы надеемся, что в день открытия памятника… соберутся тучи…
Вот как?
— И если Он нас благословит… в громоотвод ударит молния…
А ведь ударит! — с отчаянием подумал я. Он может все! Поэтому надо ограничивать… Хотя бы себя! Ведь ударит, точно! И их благословит! Что Он — слепой, что ли? Я огляделся. Что можно увидеть во тьме? Одно ясно: надо линять!
— И если Он наградит нас, — бойскаут продолжил, — своим небесным электричеством…
Наградит, наградит… Что дальше?
— То в плечевом суставе скульптуры сработает электромагнитный датчик, и Он метнет камень в ненавистную надпись!
Хилые аплодисменты. Но тогда и ненавистную надпись придется восстанавливать? — подумал я.
— Конечно, — в голосе бойскаута вдруг появилась горечь, — мы понимаем очень хорошо, что живым людям памятников не ставят…
Та-ак! Я похолодел. И что же он предлагает?
Хотелось бы глянуть в его ясные очи! Но, видимо, рано еще — речь продолжается.
— Мы знаем, что коневодство, древний наш промысел, возродит наш край!
Тут я подумал, что ослышался. Коневодство-то тут при чем? Потом вспомнил — а! Ездунов коневодством увлекается!
— Мы также знаем, — в голосе его появилась дружеская насмешка, — что Валерий, — (какое панибратство), — в детстве занимался в конно-спортивной школе!
Да, информация налажена.
— Поэтому мы дарим ему коня!
…Который и должен меня угробить! Теперь более-менее все ясно. Изящный пируэт.
