«Вань!» Из-за стены недовольно: «Чаво?» — «Ну ты посрал, Вань?» — «Да…т не посрал я ни черта!» Баба оторопело отшатывается от дощатой стены: «Что ж ты так не посрамши — и поедешь?»
Любят анализировать и даже писать. Видите ли, головное это искусство, придуманное. Искусство, в котором ощущается опасная близость блефа — пустоты, выдающей себя за вечность. «Однажды я случайно познакомился на улице с женщиной. Потом мне почему-то захотелось задать ей вопрос: „Что придает вашей жизни соль?“ Я задал его. Она ответила: „Случайные знакомства“». Иван Ахметьев назвал этот свой «к. р.» «Удачный ответ», а можно было бы назвать «Удачный вопрос», но самое главное, что по поводу этого «к. р.» можно сплясать, станцевать целую критическую джигу со всевозможными метафизическими коленцами. Потому что, знаете ли, это ведь не просто зарисовка — ну, подумаешь, женщина остроумно ответила. Не-ет, друзья мои, это рассказ об одиночестве, непреодолимом и непреодоленном одиночестве, потому что все случайные знакомства с течением времени превращаются в цепь закономерностей, и уже не вырвешься, не выткешься из пресной сети, из плотной ткани строго детерминированного существования. Героиня этого рассказа совершенно очевидно (здесь не может быть сомнений!) родственна одиноким некоммуникабельным героиням фильмов Антониони — «Приключение», «Затмение», «Крик». Вы должны почувствовать (не почувствовали? — жаль) в этом рассказе метерлинковскую мудрую иронию. Тильтиль и Митиль отправляются за тридевять земель искать синюю птицу, а синяя птица живет у них под крышей. Это — их горлица. Так и лирический герой Ивана Ахметьева спрашивает у героини рассказа: «В чем соль ее жизни?», не замечая, не осмеливаясь понять, что он-то и есть «соль ее жизни», по крайней мере был «солью» до той поры, пока не задал своего вопроса. После своего вопроса он утратил «соленость», а на что годится соль, утратившая соленость, все мы знаем или, по крайней мере, должны знать… И — мели, Емеля!
А в антологию «Очень короткие тексты» составитель поместил такой «оченькороткийтекст»: «Эвенки бросили бродячие собаки бреду туманным утром Диоген один глиняная статуя сосуд снаружи статуя роскошно лоно спи философ родоначальник тындинских бичей ничей собачьи свадьбы покидают обмотанные войлоком сосуды отсюда трубы тянут Диоген…» — нет, устал перепечатывать, уж очень длинен и зануден этот «короткий текст», зато по его поводу сплясать можно не джигу, какое — фанданго! сардану! сарабанду! Ощутимо влияние Хлебникова — явные отсылки к поэме «Шаман и Венера». Поразительная смелость автора, увидевшего в классической древности (Диоген) суровый (северный) дух язычества, шаманства (эвенки). Прозреть в древнем греке ирокеза — отчаянный ход Бахофена и Энгельса («Происхождение семьи, частной собственности и государства») — выполнен автором с подкупающей классичной ясностью. Здесь уже не Емеля мелет, здесь — бери выше: «роскошно лоно спи философ».
Критики не могут не чувствовать родственного, близкого в авторах «к. р.». Я ведь почему злюсь и нервничаю? По своим бью… Что такое критик в литературной системе — или, точнее, какое амплуа у критика в литературном цирке? Не надобно обижаться: коверный. Его выпускают на литературную арену заполнить паузу и позабавить публику. Чаще всего он изображает силача, акробата, жонглера… Показывает, как это они поднимают гири, жонглируют, крутят сальто. «Развинчивает» номер, демонстрирует, где он плох, а где — хорош. Вот почему нет для критика приятнее задачи, чем получить «сделанный» рассказ, этакую игрушку для сборки-разборки.
«К. р.» волят толкования. При этом возникают сложности: пересказывать «к. р.» — все равно что пересказывать стихи или записывать анекдоты. Все время хочется сказать извиняющимся тоном: «Но в рифму, господа, это — великолепно! Великолепно!» «К. р.» Николая Байтова «Георгий Владимирович» — как раз такая игрушка для «критической» сборки-разборки.
Начало рассказа: «Утром на перекрестке дорог в деревне Долгобжи стоял солдат из ближней воинской части. Автомат и штык-нож висели у него где положено. Это ладно, но зачем-то и саперная лопатка торчала сзади из-под ватника». Читатель настораживается. Значит, с этим солдатом связано «движение сюжета»? Он-то и есть герой повествования? «Позже проезжали военные машины. В кабине кто-то твердил позывные по рации. Солдат сменился: вместо плюгавого появился на перекрестке лихой „дед“ в пилотке на самом затылке и сапогах вполусмятку». Еще один герой повествования? Нет, и он брошен, отставлен в сторону. «Георгий Владимирович был нелюбопытен, но и он вскоре услыхал, что с валдайской зоны сбежало вчера семь заключенных. Трое прячутся где-то вблизи Долгобжей». Ага! — соображает, прикидывает читатель, значит, те двое солдат не зря стояли на перекрестке дорог. И машины проезжали не зря. В кабинах не зря переговаривались по рации. Искали, значит, беглецов. Георгий Владимирович отправляется в лес и по дороге страшно волнуется, что он скажет беглецам, как поведет себя, как их встретит… Описана его встреча с безумной цыганкой Ольгой. Здесь-то и щелкает первый раз «ключ» к цепи ничем не связанных между собой, на первый взгляд, эпизодов. Щщелк. «На краю дороги, ведущей к воинской части, высился столб с табличкой: „Валдайское охотничье хозяйство. Охота без путевок запрещена“. Цыганка Ольга, не умевшая читать, думала, что здесь находится могила, где зарыты ее сыновья — Боша и Миша. Поэтому она днями сидела у дороги под этим столбом, примяв крапиву и лопухи вокруг юбки. На самом деле Боша и Миша были живы, только они давно сидели, потому что никак не хотели работать». Здесь — веселое предупреждение читателю: если ты не умеешь читать, ты и надпись «Охота запрещена» примешь за надгробную надпись. Читай спокойно, разбирай «буквицы».
А что такое «уметь читать»? Автор пытается это растолковать. Георгия Владимировича застигает дождь. Он прячется под веткой огромной ели. «К стволу с другой стороны был прибит кусок фанеры. Он обошел ствол и прочитал полустертую надпись: „Путник! Если тебя застигнет дождь в лесу, в какой бы далекой точке ты ни находился — сразу беги сюда: здесь собирается изысканное общество…“» Георгий Владимирович несколько раз перечитывает этот текст. Выглядывает из-под веток. Ждет. «Никто так и не пришел. Георгий Владимирович подождал еще минут пять и в неопределенной досаде, как будто его мило обманули, так сказать, разыграли, потащился, хлюпая резиновыми сапогами, назад в деревню». Ясно, что Георгий Владимирович «не умеет читать». Он не понял шутки. Стал ждать «изысканное общество» в лесу под елью, раз так написано. Читатель, который принялся бы подыскивать сюжетные, смысловые связи между Георгием Владимировичем, блуждающим по лесу, цыганкой, двумя солдатами, тремя сбежавшими из зоны заключенными, оказался бы в точности таким же «Георгием Владимировичем», ищущим в написанном буквальный смысл, прямую информацию.
Психологически рассказ выверен на редкость точно. Если читатель, дочитав до конца, возмутится, воскликнет: «Да это же бред! Бессмыслица! Автор просто издевается надо мной!» — он будет совершенно прав. Именно над такими читателями издевается автор. Если же читатель призадумается, начнет искать ключ к загадке и, найдя, воскликнет: «Позвольте… но ведь это издевательство, розыгрыш, шутка?» — он будет тоже прав.
В этом смысле рассказ «Георгий Владимирович» аналогичен рассказу того же автора «Подготовленная вода». В рассказе долго описывается подготовка говорящей, или поющей, или звучащей воды. Подготовка очень поэтична, квазинаучна и почти не насмешлива, а в финале рассказа сообщается: «После этого вода готова к употреблению, и с ней можно делать все, что угодно: обливать ею, обрызгивать или умывать людей, которых вы хотите сделать адресатами своего текста… При этом вовсе не обязательно ставить ваших адресатов в известность, что эта вода подготовленная. Для акта передачи достаточно вам самим это знать. Ведь даже если вы предупредите адресата, это никак не повлияет на его восприятие: все равно в любом случае ваш текст никак не будет воспринят или опознан…»
Рассказ «Георгий Владимирович» и есть такая «подготовленная вода». В любом случае читатель оказывается Георгием Владимировичем, заблудившимся в лесу текста и напрасно поджидающим под елью «самое изысканное общество» (трех сбежавших из тюрьмы преступников?).
Я не напрасно задержался на Николае Байтове. Его «к. р.» позволяют увидеть один из истоков этого жанра — загадки Борхеса, авантюрные притчи Амбруаза Бирса. Один раз в русской литературе повеяло этим ветром, но внелитературные причины изменили направление движения воздуха. «К. р.» были задавлены многотомными, многотонными эпопеями, а тот, кто мог бы писать «к. р.» — короткие рассказы, написал «К. р.» — «Колымские рассказы». В автобиографии Варлам Шаламов вспоминал: «В моде были краткие остросюжетные тексты. Ценился, например, такой рассказ: „Привидений не существует!“ — „Правда?“ — спросил мой собеседник и растаял в воздухе». Этот «к. р.» украсил бы антологию… Как и такой, к примеру, под названием «Летучая мышь»: «„Сегодня я видел ангела“, — сказал крысенок взрослой
