рта молодого человека потоком хлынула кровь. Молодой человек — умер. Художник не то предвидел, не то спровоцировал смерть. Абсолютная власть художника над своим творением здесь явлена очевидно. Басенно. Именно поэтому вспоминаются иные примеры — власти творения над создателем.
Александр Дюма-старший, расстроенный, выходит из своего кабинета. «Что с вами, мсье?» — «Сегодня погиб Портос». Густав Флобер валится на пол с признаками отравления: он описывал самоубийство Эммы Бовари. Кто тут над кем «властвовал» — творение над творцом или творец над творением? Вероятнее всего, ответ таков: абсолютная власть возможна только над марионеткой, которую не жалко.
(Если бы Померанц и Лифшиц «договорили» спор до конца, то не могли бы не заметить, что спорят не столько друг с другом, сколько с самими собой. Один и тот же вопрос встал бы перед ними: как из неудержимого стремления к свободе рождается рабство, как из неистовой художнической свободы выковывается… казарма. Начинается с: «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» — а кончается: «Моя милиция меня бережет».)
С легкой руки Шаламова и Розанова все твердили об «учительстве» русской литературы. (И я подпискивал в общем хоре.) Господи! Да рядом с многозначительными аллегориями Ры Никоновой («Нет ничего более прочного, чем разбитое сердце!» — вот это афоризм!) какой-нибудь «Пролог» Николая Гавриловича Чернышевского высится монбланом сомнений, недомолвок, гамлетических мук. Абсолютная власть над персонажами и не снилась «учительной» русской литературе. Напротив, ложная многозначительность, снобизм, псевдоморализаторство, кокетливое нежелание свести концы с концами, обнаруженный уют в мире абсурда — этот оракульский тон совершенно естествен для многих «к. р.».
Антология Кудрявицкого называется «Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе». Значит, есть что-то очень важное в «к. р.» Сапгира и Бахтерева, раз составитель вынес их названия на обложку всего сборника. «Недостойного соседа» оставим. Обратим внимание на «детей Жужуки». И правда принципиальный рассказ — для обеих антологий.
Как бы это обозначить? Антимещанский, да? Антибуржуазный, верно? Каков финал! Вслушайтесь! «Жужука детей делает, а жена им глазки, носик, ротик и ушки просверливает. Целая армия получилась. Подросли дети с той поры. И теперь куда ни посмотришь: на улице по двое, по трое квадратные, с плоскими затылками, деревянными кулаками и одеты по-модному: пиджак — трапецией, брюки — мешком. В „мерседесе“ — такие же сидят. В ресторане они же гуляют. Из пистолетов друг в друга пуляют — всё Жужукины дети. И не кровь из них течет, а морковный сок». Что мне это напоминает? Антинэпманские стихи Маяковского? Пожалуй.
Я — не против! Я сам левый, но… Процитирую текст, изумительно похожий на финал «Жужукиных детей»: «Нет, ты погляди — на лица дуроломов, выглядывающих изнутри иномарок, как личинка из кокона. Задержаться на этом образе нелегко, как устоять на обмылке, ибо т. н. „лицо“ лишено каких-либо характерных выступов, исключая уши, обремененные темными очками. Да, он „новый русский“ (до поры, пока русские это терпят), но, верней всего, он тот самый старинный русский сукин сын, обыкновенное мурло, хам…» Это — Глеб Павловский, но я не для того отрывочек процитировал, чтобы продемонстрировать, как хорошо писал Глеб Павловский шесть лет тому назад, нет, я другое хотел показать. Что-то в этой талантливой декламации (и сапгировской, и глеб-павловской) есть натужное, истеричное, что-то само себя взвинчивающее и — вот страшное слово скажу — бесчеловечное…
А и в самом деле любопытно — откуда такой заряд ненависти к «буржуям» у пасынков социалистического общества?
…Дед мой был коммунистом с 1917 года. Умер от рака. Однажды, когда деду оставалось жить год, не больше, меня отпустили с ним погулять. Я был маленький, а дед — большой. Дед привел меня в пивную. В пивной было весело и интересно. Кто-то играл на гармошке, какой-то мужик с испитым лицом орал: «А я чернилам предпочитаю кровь!» Дед усмехнулся: «Слышишь? Гейне читал, — потом тихо так пояснил: — Погляди, присмотрись, какие необычные, интересные люди, да? Алкоголики, бездельники? А для чего им работать? На стакан водки, на кружку пива, на кусок хлеба они заработают всегда, а больше заработать нельзя, да и не…» Дед говорил что-то в этом роде. Как я сейчас понимаю, дед пытался изложить то, что много позже я вычитал у Шафаревича в книге про социализм, — стремление к смерти. Вот он — финал истории, безделие, энтропия. Какой-то уровень относительного не благополучия достигнут — ну и ладушки. Как я сейчас понимаю, я наблюдал тогда героев, а возможно, и авторов «к. р.».
На этом (вышеозначенном) уровне относительного неблагополучия, полной внутренней свободы и (ничего не поделаешь!) столь же относительного, как и неблагополучие, образования возникает почва для искусства вроде «к. р.». Сновидного, беззаконного, элитарного и сверхмассового. (Один из парадоксов «к. р.» — они пишутся очень многими для очень немногих.) Насмешка литературной судьбы в том, что «беззаконна» не только «комета в кругу расчисленных светил», но и безобразно расползающиеся во все стороны тесто, желе, студень. Проблема «к. р.» (по себе знаю) в том и состоит, что автор хочет сделать рассказ-блиц, резкий, ослепительный, как зигзаг молнии, а у него получается дохлая медуза на прибрежном песке.
Этот рассказ поведал мне Чинчо де Романо, человек во многом примечательный. Втроем они подстерегли хорошенькую крестьянку и попытались овладеть ею. Крестьянка обратилась в свирепого дога, тут же на месте растерзала одного из веселых юношей, опозорила второго и бросилась на Чинчо. Чинчо едва успел скрыться. Рассказ его заслуживает доверия, ибо Чинчо показывал мне этого свирепого дога, бродившего возле Палатината.
Вряд ли хорош алфавитный принцип, по которому Ан. Кудрявицкий выстроил своих создателей «к. р.». Все равно как по весу или по росту распределять авторов. Интереснее всего была бы хронология: что за чем появилось — помогло бы выяснить, зачем и почему появилось. Этот недостаток почти исправлен в антологии, составленной Дмитрием Кузьминым. Первый раздел его антологии называется «На подступах». В нем помещены «к. р.», или как бы это сказать, пра-«к. р.» — 60 — 70-х годов. В этих пра-«к. р.» действительно ощутимы истоки: юмореска, притча, басня в прозе, афоризм.
Поскольку «к. р.» — «марш одиноких», то взаимовлияния почти исключены. Становятся видны черты беспримесной «чистой» литературной эволюции. Разные люди, ничего не знающие друг о друге, отворачивающиеся от гнусной действительности, читающие одни и те же книжки, начинают писать «одинаково», а потом изменяют темы своих писаний в одном и том же направлении. Благодаря «к. р.» понимаешь, что чудес не так уж и много: обязательно полет, обязательно — превращение, обязательно — членовредительство, исцеление, воскрешение, обязательно — исполнение несвойственных функций. (Допустим, щука, которая прыгает по полу и кусается, как собака… Это что-то вроде критика, пишущего «к. р.», — щукопес, псовая щука.) Впрочем, Дмитрий Кузьмин нарушает хронологический принцип.
Но если хронологию «к. р.» не так-то легко выстроить, то можно попытаться построить «типологию» «к. р.». Что и выполняет Дмитрий Кузьмин, разбивая «Очень короткие тексты» на разделы: «В сторону психологизма», «…бытописания», «…сатиры и юмора», «…лирики и стихотворения в прозе», «…эссе», «… притчи», «…концепта», «…фантастики», «…авангарда», «…дневника», «…суггестии». Правда, трудно понять, почему один «к. р.» потопал в сторону «суггестии», другой — в сторону «сатиры и юмора», а третий — в сторону «стихотворения в прозе». Уж очень похожи. «Мы вышли, вышли, вышли и пошли. Встало солнце над деревянной равниной». Или: «Когда вешали немца, он не только не сопротивлялся, но даже помогал партизанам приводить приговор в исполнение и, вздернутый уже, выражал всем своим видом, особенно ногами, приязнь и уважение к победителям. Дерево то прозвали Рождественским». Или: «Я ращу таракана. Поколения сменяются — таракан растет. Мне сорок лет. Со мной мой таракан. Вес его велик. Как на автомобиле, ношусь я на нем по ночным улицам. Его ноги, обутые в кирзовые сапоги, мешают спать прапорщикам военной части, расположенной в нашем поселке…» (Этот «к. р.» слишком длинен, я «обламываю» цитату.) Что здесь «сатира», что «суггестия», а что «стихотворение в прозе»? Думайте хоть сто лет, все равно не догадаетесь, поэтому я лучше сразу скажу: «Солнце над деревянной равниной» — это сатира. «Приязнь и уважение к победителям», выраженные ногами, — это суггестия. Ну а «тараканище»… правильно! лирика, стихотворение в прозе. Стало быть, такая типология «к. р.» тоже не слишком «адекватна».
Ан. Кудрявицкий в своем послесловии к антологии «Жужукины дети…» предлагает «географическо-
