Глостер, не такой, каким его оклеветали Томас Мор и Вильям Шекспир, а настоящий исторический, бесстрашный, верный и умный боец за дело Белой розы. Несколько раз я слышал его и понимал женщин, безоглядно влюблявшихся в этого передвигающегося на костылях, странного, взлохмаченного, некрасивого человека. Последние годы он писал прозу, публицистику, эссе, писал все лучше и лучше (в этом можно убедиться, прочтя эссе, помещенное в книжке «Охота на мамонта, или Нищета Петербурга на фоне ленинградского нищенства»). В нем все, что необходимо эссеисту. Ритм фразы совпадает с ритмом мысли. Необычные факты сами собой складываются в концепцию.
Чарлз Буковски. Женщины. Роман. Перевод с английского Кирилла Медведева. М., «Глагол», 2001, 288 стр.
Буковски — католик. То есть он, разумеется, отрекся от веры, о чем и заявлял неоднократно, нагло, вызывающе, нарываясь на очень большой скандал, но, как было сказано в одном из самых его замечательных рассказов: «Однажды католик — навеки католик, сын мой». Чарлз Буковски — вовсе не атеист, он из ряда тех вопрошателей Бога, тех провокаторов Бога, что и Кьеркегор, Иов, Розанов. Иное дело, что в вопрошании Бога у Буковски нет ученой настырности Кьеркегора, воплей Иова или розановской истерики. Он легок, этот лос-анджелесский алкоголик. Легкость — вот что внушает симпатию к Чарлзу Буковски и его героям. Он чист перед своей Музой, как солдат чист перед своим комбатом, как священник чист перед Господом Богом. Не следует забывать еще одного «провокатора Бога», когда рассуждаешь о Чарлзе Буковски — о его романе «Женщины» и о главном герое этого романа, Генри Чинасски — Дон Жуан! Не просто вариация на тему: «Дон Жуан в XX веке в Америке», но вообще Дон Жуан, квинтэссенция донжуанизма. Севильский изящный дон завершил свой земной путь в облике старого уродливого прыщавого алкоголика. Все Дон Жуаны стеснились в alter ego Чарлза Буковски — пятидесятилетнем поэте Генри Чинасски. Поначалу ничего не понимаешь. Этот самый Генри Чинасски пьет, блюет, прогоняет одну бабу, связывается с другой — почему про все это читать интересно, смешно, печально? Почему вполне понимаешь тех баб, которые липнут к грязному некрасивому Генри Чинасски? Что в нем есть? Душа жива? И поразительная способность реализовать свою душу, приколотить ее гвоздями слов к бумаге. Это мало кому удавалось. Розанову, Олеше, Венедикту Ерофееву — родным братьям Буковски по целомудренному бесстыдству, по откровенности, не способной вытрясти душу, но предназначенной для того, чтобы душу встряхнуть.
А. И. Рупасов. Советско-финляндские отношения. Середина 1920-х — начало 1930-х гг. СПб., «Европейский Дом», 2001, 310 стр.
«Прозеванный гений» 20 — 40-х годов, писатель, писавший почти всю свою жизнь «в стол», то есть в никуда, Сигизмунд Доминикович Кржижановский нашел в потомстве своего читателя. Это — интеллектуал, напрягающий мозг и глаза так, как иной напрягает мускулы. Главы в книге о советско-финляндских отношениях предварены эпиграфами из рассказов Кржижановского. А. И. Рупасов верно почувствовал, что для фантастического, сдвинутого, смещенного по оси пореволюционного мира больше всего подойдут тексты фантаста, интеллектуала и атеиста — Кржижановского. Два вновь образованных государства ощупью ориентируются в мире, примериваются друг к другу; два идеальных, умозрительных проекта — независимая Финляндия и СССР (государство, созданное революцией и для революции) — материализуются, вписываются в устоявшийся традиционный вечный мир — чем не тема для Кржижановского? Недаром лучший и самый точный эпиграф в книге такой: «Мысль откачнулась назад: в миросозерцании было куда лучше, чем в мире».
Александр Эткинд. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М., «Новое литературное обозрение», 2001, 496 стр.
Когда-то меня поразила мысль, вычитанная в мемуарах Вяч. Вс. Иванова: де, в культурной истории человечества есть две эпохи, и они сменяют друг друга с завидным постоянством — барокко и классицизм. По-моему, ясно, в какую культурную эпоху живем мы. Барокко! И Александр Эткинд, выпустивший свою новую книжку об образе Америки в России и об образе России в Америке, — настоящий барочный писатель. Что-то фейерверочное, пышное есть в его «упоминательной клавиатуре». Короткие главки его книг буквально набиты событиями, людьми, странами, цитатами. На двух страницах у него в книге могут разместиться, не мешая ни друг другу, ни читателю, ни автору, — Анна Иоанновна, Екатерина II, Сегюр, Потемкин, английский моряк на русской службе Джон Пол Джонс, Лемерсье де ла Ривьер, мореплаватель Кук, Джон Ледьярд, Пушкин, Александр I, Хлестаков, Джефферсон, Рылеев, Никита Муравьев, Бенжамен Констан, Колумб, остров Мартиника, изнасилование юной молочницы и… я еще не все перечислил. Эткинд знает толк в парадоксах. Он любит, чтобы трюизмы прикидывались парадоксами, а парадоксы — трюизмами. Естественная мысль, само собой разумеющееся наблюдение становятся у него — вызывающими, эффектными, необычными. «В 1831 году Алексис де Токвиль открыл демократию в Америке. Французский судебный чиновник, он обследовал американские тюрьмы. Так что если Америка была открыта благодаря путешествию в Индию, то демократия — благодаря путешествию по тюрьмам». Конечно! Если вы хотите узнать, насколько демократично то или иное общество, — идите в тюрьму, богадельню, больницу. А иногда, между делом, аa propos, Эткинд высказывает мысль необычную, вовсе не само собой разумеющуюся. «Все русские просветители, начиная с Екатерины II и кончая, пожалуй, Троцким, ненавидели демократию». Это следовало бы доказать. Кому-то другому, не Эткинду. Он умеет писать интересно. Хичкок говорил: «Что такое драма? Это жизнь, из которой удалено все скучное». Эткинд следует этому совету. Его «новый историцизм» — история, из которой удалено все скучное. Я выскажу и вовсе крамольную мысль: он новеллист. Историк-новеллист. Некоторые главки из его книг можно читать как новеллы Борхеса. Ирония, эрудиция, необычный, порой притчеобразный сюжет — чем не Борхес, я вас спрошу?
Хорхе Луис Борхес, Адольфо Биой Касарес. Образцовое убийство. Рассказы. Повесть. Киносценарии. Перевод с испанского. Составление и предисловие В. Петрова. Комментарии В. Андреева. СПб., «Симпозиум», 2001, 576 стр.
В 40-х годах XX столетия два аргентинских писателя, два друга-приятеля, Борхес и Биой Касарес, выдумали писателя-детективщика Онорио Бустоса Домека, а вслед за тем еще одного писателя — Суареса Линча. Петербургское издательство «Симпозиум» выпустило в свет сборник детективных историй Суареса Линча и О. Бустоса Домека. Детективы выдуманных писателей — откровенно пародийны; на нынешнем сленге говоря, это — стёб, «капустник» для «своих». Преступники и подозреваемые носят фамилии или литературных героев других писателей, или буэнос-айресских знакомых Биой Касареса и Борхеса, что еще смешнее. Детективные интриги в этих текстах или расшифровываются с ходу, или настолько нелепы, что вынуждают вспомнить даже не Честертона — Кафку. Один рассказ и посвящен Кафке. Детективы эти больше похожи на притчи, чем на детективы. По крайней мере «Замысел Санджакомо» — настоящая притча. (Как там у Беньямина об отличии притчи от басни? Притча не ложится покорно к ногам морали, подобно басне. Опускаясь наземь, она поднимает против морали свою мощную и грозную лапу.) Да-с, Бустос Домек и Суарес Линч, как и Биой Касарес с Борхесом, дороги нам не детективными интригами. Стиль, батюшка, отменные манеры, восхитительная ирония. Пузатенький черный томик с совершенно очаровательным рылом броненосной черепахи на обложке — великолепное вагонное чтение. Я по крайней мере чуть было не проехал свою остановку, читаючи второй рассказ Бустоса Домека — «Ночи Голядкина». Несколько подкачали примечания. Ну, например, Борхес пишет о своем друге: «Биой литературно возрождает идею, которую Святой Августин и Ориген опровергли, которую Луи Огюст Бланки логически обосновал и о которой Данте Габриел Россетти сказал памятной мелодией стиха: „Я здесь бывал ли наяву / Хоть раз? Когда? Но узнаю / Обвившую порог траву, / В саду скамью, / Огни на берегу и моря синеву“». В комментарии сообщено, что Луи Огюст Бланки (1805–1881) был французом, социалистом-утопистом, революционером. Благодарю покорно, я как-то все эти факты запамятовал, но мне было интересно другое: где и каким образом Бланки логически обосновал идею переселения душ, а об этом — молчок. Жаль. Чуть- чуть бы поработать над комментарием — была бы почти идеальная книжка. Ведь неглупые и профессиональные люди ее составляли и комментировали. Во всяком случае, благодаря им я узнал, что «в 30-е годы Борхес написал небольшое эссе, посвященное Бабелю, где дал высокую оценку его новеллистике». Вот бы это эссе прочитать!
