Я подложила свою подушку под головы лежачим. Сидячий пощупал подушку и сказал: «Надо же! Настоящая! Перовая! Давно не видел…»
Ехали, как мне показалось, недолго. Поселок, вернее, бараки (вроде того барака-общежития в Лесном, где жили мы). Кругом лес.
Машина остановилась… Раненых унесли в барак. Подошедший к машине военврач спросил Сергея Михайловича, всех ли выгрузили и у кого сопроводительные документы на них. Сергей Михайлович и врач называли друг друга по имени-отчеству, а не по званию. Я оставалась в машине.
С. М. ответил врачу, что есть еще один пассажир, но не раненый, а больной, особый больной… и с этими словами С. М. быстро влез в кузов и хотя и шепотом, но требовательно произнес:
— С этого момента мы должны друг к другу обращаться на «ты». Ты сейчас предстанешь перед лицом командира медико-санитарного батальона — Алексин Борис Яковлевич его зовут. На его вопросы о тебе буду отвечать я, твое дело — помалкивать, если даже я что-то скажу не так…
С. М. помог мне выбраться из машины.
Комбат вопросительно поднял брови:
— А эта хвороба откуда? Где подобрали? Вы же знаете, Сергей Михайлович, что мы не имеем возможности обслуживать гражданских лиц… А дальше куда мы ее направим? Вы из Ленинграда? — спросил комбат меня. — Печать истощения блокадного… Я прав?
— Да, — ответила я, хотела продолжить, но С. М. перебил:
— Товарищ комбат, я вывез из Ленинграда жену… прошу приютить на недельку, прошу врачебного осмотра, а потом я ее отправлю к своей матери… Извините, тороплюсь в полк… при первой возможности загляну…
И тут же уехал.
Мне хотелось заскулить. Да, я чувствовала себя щенком, жалким, беспомощным, обманно подкинутым к людям, которым не до меня. Презирала себя за то, что не опровергла ложь. А как объяснить правду? Все равно я соучастницей лжи стала уже, промолчала…
Комбат вызвал старшину, распорядился отвести меня в барак, вызвать терапевта, «еды блокаднице пока не давать»…
Барак… двухъярусная система нар. Дымит печка, холодно. Кто-то спит, кто-то встал с нар и торопливо собирается на смену, кто-то ложится на освободившееся место. Все женщины, девушки. С верхнего яруса слезла младший лейтенант — седая, с птичьим лицом, — сразу же стала опекать, узнав, что я из Ленинграда, помогла забраться наверх, на ее место, и велела спать. Печка страшно дымила, кашель не давал лечь, и я сползла вниз, предложив свои услуги в качестве истопника.
Седая фельдшерица — звали ее Екатериной Васильевной Агаповой (москвичка) — приговаривала: «Ну и ладно… ну делай, как тебе лучше… Все обойдется, все будет хорошо».
Днем она привела двух женщин-терапевтов. Гражданских здесь нет.
Главный терапевт медсанбата — Прокофьева Зинаида Николаевна и ее ординатор Качурина Мария Ивановна, Мусенька, как называла ее Зинаида Николаевна.
Когда я разделась до пояса для осмотра, на лицах здоровых, сытых людей заметила сострадание…
З. Н. воткнула в мой левый бок кулак, отпустила… тихо сказала Марии Ивановне:
— Видишь, Мусенька, какая подушка при общем исхудании и какая ямка от кулака… Теперь послушаем, что там внутри…
— Здесь, думаю, явный ТБЦ. Если так, то в наших условиях мы ничего не сделаем. И рентгена нет. И весна! Таяние снега, сырость, холод. Кашей не поправишь…
Потом слушала меня Мусенька:
— Мне кажется, что тут случай запущенного экссудативного плеврита… Конечно, при неблагоприятных условиях опасность перехода в ТБЦ…
— Без рентгена мы с тобой не ответим на вопрос, перейдена эта грань или еще нет. Из своего опыта знаю, что запущенный экссудативный плеврит означает то, что я первоначально сказала. Хорошо бы с первой партией раненых направить ее в тыловой госпиталь, скажем, к Порету?
Присутствующий здесь комбат сказал:
— Порет отправит ее в глубокий тыл официальным порядком…
— Надо послать с нею для Порета письмо — все объяснить. Только рентген, и обратно сюда, а уж тут муж сам ее отправит к матери…
Алексин спросил меня:
— Свекровь-то у тебя хороший человек? Поможет стать на ноги? Тебе надо лечиться, работать ты не вдруг-то сможешь… Если отправим тебя в госпиталь на рентген, ты никому там не говори, что из Ленинграда… а мы Порету напишем, чтобы никуда дальше не отправлял тебя. Вернешься с первой нашей машиной, которая приедет туда с ранеными.
И тут меня прорвало:
— Я очень прошу — после рентгена оставьте меня здесь! Я не хочу никуда ехать — ни в Молотовскую область, ни в другие места… Я понимаю… вы не обязаны… вам не до меня, но я прошу… я уверена, что очень быстро поправлюсь и пригожусь вам на любой работе…
Алексин горько усмехнулся:
— Наша работа не для тебя, во всяком случае, в теперешнем состоянии твоем: пилить дрова, стирать окровавленное белье, таскать раненых, идти пешком тридцать — сорок километров, спать на снегу, на земле, дороги чинить и т. д.
— Я выносливая!.. Я все смогу! Я прошу!
Владимир Губайловский
Опустевшее детство
