— А вот я вас сейчас обгоню.
Мишка понимает, что по-настоящему, на самом деле и нельзя. Татка же кинется. Перевернутся. Упадут. Нет. Микки-Маусом и Дафи Даком. Откидывая ноги в сторону, подпрыгивая вверх, а не вперед, по- дурацки ухая, ровно на метр опережая своих детей, Петров не бежит, брассом плывет в утреннем воздухе. Толкает воздух перед собой. Словно дорогу малышам освобождает.
Напротив арки старого дома, не доскакав до “Труженицы реки”, Петров, живой герой “Ну, погоди”, оборачивается, присаживается и расставляет руки во всю ширь притомской набережной. Станция! Ветка и Татка подлетают к семафору, который тут же превращается в подъемный кран. При первом же касании. Оп. Мишка поднимает малышей. Ветку прямо в коляске, а Тату нежно придерживая за животик.
Теперь они обе одновременно видят тот берег. И облачка, словно отраженья белых скал в зеркале неба. День спящих корабликов на зеленых волнах бора.
— Папа, ты очень быстро бегаешь... И ты очень... очень сильный, — говорит Татка.
Мишка снова присаживается и опускает детей на землю.
— Когда я вырасту, я стану такой же сильной.
— Нет, давай лучше умной, — говорит Петров. — Умной и красивой.
— Ом... — что-то хочет добавить Ветка... — Амм...
Петров гладит шелковую головку. Словно специально кончиком пальца залезает под край белой шапочки. Поправляет несуществующий чубчик.
“Прости, отец, — думает он, — все вышло по-твоему, но в точности наоборот. Спасибо, в общем, за твою десяточку. Тысяча девятьсот девяносто первый. Билетное, трамвайно-троллейбусное счастье. Ты научил бессмысленным вещам, а я не буду. И пусть у детей на небе зреют только яблоки. Ночами зимними — зеленые, китайские. А летними — щекастый джонатан”.
— Ом... Амм... — упорно не сдается младшая и словно снова рвется из своих ремней. Но теперь не от Татки, а сама, вперед куда-то. К “Орбите”. К скверу.
— Что, малыш? — нагибается к ней Мишка.
— Да там же мама! — кричит старшая. — Мама!
Петров поднимает голову, и тысячи солнечных зайцев, бешеных гонцов, от двух десятков окон дальнего углового дома бросаются. На мгновенье ослепляют. Лишают Мишку зрения. Мир исчезает. Растворяется. В желтом вине девона и кайнозоя. Вечном.
Но лишь на мгновение. Конечно. В руке у Мишки сахарная палочка. Волшебная. И потому он несгораемый, как Жанна д’Арк. Труба от пылесоса.
Майские кроны шелестят над головой, и рядом с ним свои.
Мама и дети.
2004 — 2005.
Робкая тайна
