— Оом... — чмокает губами Ветка. — Аам...
Но хлопьев с молоком ей точно не надо. Мишка знает. Только что нарубалась овощной смеси. И кисельком запила. Маленький слоник.
Утренний горсад словно умыт газировкой. Блестит и благоухает.
— Завтра семнадцатое. Семнадцатое мая, — сказала Ленка вчера вечером.
— Да, — кивнул Петров, перещелкивая программы пультом. — Суббота. Ни футбола, ни тенниса. “Россия-Спорт” называется.
— Дурачок. — Ленкины пальцы ныряют в Мишкин чуб. Крепок. Не оторвать. Да Ленка и не старается.
— Дурачок, — повторяет она, целует Мишку в щеку и идет спать. Завтра у нее две пары. С восьми утра. Две лекции подряд. Одна за другой.
И ведь действительно идиот.
Когда же это было? Двенадцать лет тому назад. Тысяча девятьсот девяносто первый. Золотая цифра столетия с центром тяжести точно посередине. На оси симметрии. Год — двухмоторный самолет. Не на крыльях ли его, единичках, явилась эта идиотская потребность считать приметы и опасаться знаков? Такая нелепая отцовская привычка, страсть, вдруг оказавшаяся, неожиданно ставшая частью тебя самого?
Конечно. Конечно. Семнадцатое мая — это день рождения Вовки. Вовки Жукова. И Миша едет к нему. Едет к Вовчику, к Володьке на Ленинградский. Впервые в жизни не потому, что друг, а потому, что так. Так надо, чтобы встретить девушку Елену. Коллегу Владимира Петровича Жукова. Такую же, как Вова, ассистентку кафедры истории Средних веков Южносибирского государственного университета. Познакомиться с загадочным существом по имени Чех. Ленка Чех.
— Жанна д’Арк, — скажет ей Мишка, — ну как же, девушка с характером, из негорючего материала.
— Потрясающе, — ответит ему специалист по Средним векам, — как шланг, что ли, от пылесоса?
Такая вот. Склонная к грубым мужским шуткам. Все правильно. Пятый пункт автора “Швейка”. Еще одно счастливое совпадение.
Ушли они от Жукова вдвоем. В половине второго. Когда уже все остановилось. Даже поливалки. И полтора часа топали в центр. В гору, с горы и снова в гору. Вместе. Соприкасаясь. Ладонями, руками. Сплетаясь прядями волос. Чубами. И ни разу в ту ночь не поцеловались.
Мишка подумал, что надо бы купить Ленке цветов. Букетик. Но Татка затянула в горсад.
— Папа, давай посмотрим, включили уже горки или еще нет?
А какие в городском саду букеты? Только сахарная вата на длинных, глупых палочках. Все встречные несли в руках этот съедобный пух. В клок чепухи, туман и дым превращенные леденцы. Расходились, словно стая шалунов, разорвавших на школьном дворе старый бабушкин диван. Ленивые и довольные.
— На тебе денежку. Подойди к тете и купи сама.
— Как большая?
Торжественный момент. Событие.
Это случилось ровно через месяц. В Журавлях. Можно сказать, напротив жуковского дома. Только через поле и за рекой. За частоколом сосен не увидишь. Не разглядишь дачу. Казенный полутораэтажный домик на четырех хозяев. Угол Петровых самый дальний от гравийки — ветки виноградной кисточки. От нее, серенькой, вихляющей, хотели бы разбежаться, да не могут ягоды-дома под красными и зелеными крышами. Такой мичуринский гибрид партийно-хозяйственной эпохи. На скальной подложке, под вечными кронами, в центре юрских, силурийских морей пружинящей хвои.
Желтое вино этого мезозоя и замахивали. Ныряли в бочку с головой. Вливали ковшиками, стаканы опрокидывали, ловили струйку из горла и капли слизывали с рук. Приехали полуденным автобусом, а в полночь услышали хруст галечки и старых веток возле дома.
— Кто это?
Скрип плах крыльца, щелчки ключа в замке веранды.
