На глазах исчезающий под снегом документ. Свидетельство. Запоминать. Запоминать. Смотреть, смотреть и самому себе не верить.
Опять звонит телефон. На дисплее номер секретариата.
— Михаил Маратович, Люба. Зайдите, пожалуйста, к Виктору Андреевичу.
Нужно подняться по лестнице и пройти полкоридора.
— Михаил Маратович, мне только что ГАИ звонили, гибэдэдэшники. Полковник Радзиевский. Не ожидали? Я тоже. Но решение принято. Они подписывают с нами договор на девятнадцать точек доступа, все главные губернские посты. Да. В общем, заказывайте под это дело двадцать комплектов. А ваш рабочий, ладно уж, проехали, оставляйте себе. Будет оперативным резервом.
“Ишь ты, бес-везунок, как у него словно по писаному всегда и неизменно. День медицинского работника точно по графику и в срок — третье воскресенье июня. Конечно. Плановое хозяйство. Сидит теперь. Лучится. Пятьсот ватт в каждом глазу. Большое государственное дело делаем. Системно мыслим”.
И все-таки изменения есть. Есть. На переходе от Марата Алексеевича к Михаилу Маратовичу. Ты больше этим не живешь. Во имя этого не умираешь. Не тащишь лямку ради лямки. Победы демагогии в одном отдельно взятом пылесосе. Швейной машинке. Кармане и портмоне. Свет и тепло важнее. И снег, и ночь, которые пройдут. Пойдут авансом. Взносом. Платой за лето и реку с островами. Именно так.
В приемной Петрова окликает Люба. Офис-менеджер.
— Михаил Маратович, задержитесь на минуточку. Один вопросик к вам. Я тут списочек составляю на новогодние подарки. У вас же прибавление в семье?
— Да, девочка.
— Имя скажите, пожалуйста. Мне надо полное.
Вета.
Вета Петрова.
Светлана Михайловна.
РАСТВОРЕНИЕ
Девочка с ленточкой.
Спит на подушке. Два брюшка, четыре ушка.
— Татка, вставай. — Петров рисует. Маленьким яблочком Светкиной пяточки. Выводит сердечко на щеке своей старшей. Ромашку и розу.
— Вставай, малыш, пойдем маму встречать.
— Бесштанная команда, — сообщает Татка, не открывая глаз.
— Ты на себя посмотри. — Петров бубукает в нос. Большой чебурашка. Михаил Маратович. У мамы Лены научился так разговаривать. За Светку-Ветку. Семимесячный батон с большими и зелеными глазами.
— Неправда, — обижается Татка, семилетняя и синеокая, фыркает и с головой накрывается одеялом.
— Я в трусиках и ночнушке, — доносится из тьмы, из глубины.
“Ну так и есть, — думает Мишка, — значит, технически бесштанная. Все верно”.
Только за себя Петров не говорит. Молчит. Свободной рукой он берет стерегущего изголовье дочки барсучка. Красного и мягкого. Змейкой заползает в Таткин льняной домик и плюшевой мордочкой начинает тыкаться. Задабривать детскую ручку.
— Папа! — Ребенок сбрасывает одеяло и садится на кровати. — А ты мне разрешишь везти Веткину колясочку?
— Конечно! Бегом чистить зубы и лопать хлопья с молоком.
