Почему?
Наверное, чувствует постоянный пригляд за собой... Чей? Профессионального наблюдателя отец бы учуял... Без нюха, без приметливого глаза разве можно было сколотить такое крепкое хозяйство, что их с матерью чуть не записали в кулаки...
Растерялся от безделья? Надо поискать ему работу... Сторожить склад через ночь — мало для уральского старика.
А может, он на Марусю засмотрелся? Мать такого не прощает...
Евгений наклонился к отцовскому уху:
— Что, задница у нее упругая?
— Напрасно ты так, сынок. — Отец нахмурил свои густые, не седеющие брови, и этого усилия хватило, чтобы смахнуть выражение испуга. — Каждую неделю обновляют списки... Тех, за кем особо присматривать. Маруська имен нам, конечно, не выдала... — Воспользовавшись тем, что мать отвернулась к буфету за третьей рюмкой — для себя, отец проворно плеснул клюквенной настойки в свою стопку. Мгновенно, как циркач, опрокинул ее в рот и сел на место. С надменным и одновременно виноватым лицом.
Сразу детство вспомнилось. Точно так же разъехался взгляд отца и безусые уголки губ, когда дед замахнулся на него ремнем, крикнув: “Я блядства в своем доме не потерплю!” Мать была в коровнике. Дверь в кухню не закрыли, и Евгений, забежавший со двора, чтобы попить воды, так и застыл в сенях. Не ожидал такого. Лет десять ему тогда было, малец еще, а в голове промелькнуло: не позволю, чтобы хоть кто-то командовал, с кем мне быть!..
— Хахаль этот что, расспрашивал про вас или про меня? — как можно более нейтрально спросил Евгений, протягивая вилку к дымящейся вкуснятине.
— Нет... Марусенька бы намекнула, — растерялась мать. Глаза опустила и принялась разглаживать фартук на коленях. Властная над отцом, она жалобно посмотрела на своего младшего сына. — Как там твои? Когда вы вместе-то жить собираетесь? В тесноте — не в обиде. Я бы за внучком присматривала не хуже украинской бабки... А может, вернемся? Я тут чувствую себя как в командировке...
— Родит второго, тогда посмотрим. — Евгений встал из-за стола, приобнял мать и под ее причитания стал собираться.
Поезд в четыре сорок, есть ли еще билеты... Но усидеть на месте он уже не мог...
4
Может, хоть сейчас удивится? — любопытствовал Евгений, стоя в очереди к телефону на Московском вокзале. В Ленинграде все по-другому. Прохладно, строго, и уже на питерском перроне московский суетливый бег сам собой переходит в степенный шаг...
Ни тембр, ни тон грудного Аниного голоса не изменился, когда она услышала его веселое, слегка задиристое “алле-о-о”. Не перебивая, выслушала просьбу.
— Хотите, чтобы я при вас прочитала, — не спросила, а уточнила она.
И опять полное, стопроцентное спокойствие. Хотя он сразу объявил, что вечером должен уехать. А это значит: вместо свидания — работа. Женщине обидно...
Может, потерпеть? Оставить ей сегодня гроссбух с повестью, а потом она сама привезет... Когда? Никто не знает. Нет, ждать невозможно. Какое-то новое, ни на что не похожее нетерпение. Куда там другим желаниям до него!
Собственное ощущение того, что написалось, у Евгения, конечно, было, но даже в научной работе, состоящей из цепочек формул, профессионал может обнаружить незаметную другим ошибку: например, так называемую “дыру”, лакуну — прыжок через пропасть, в которую как раз и провалилось ненайденное решение. И он жестко, не виляя, сказал:
— Да, при мне.
— Можете приехать.
Полчаса потерял, пока ждал привратника, который выписывал пропуск: чтобы попасть в Анин флигель, надо было пройти сквозь Шереметьевский дворец, переименованный в Дом Занимательной Науки. Занервничал...
По тропинке пробежал через заросший, неухоженный сад, и вот черная лестница, построенная как будто для великана — каждая ступенька за две. Не споткнулся, перелетел и ее. Сто девяносто один сантиметр роста и длинные ноги помогли. Минуту, показавшуюся бесконечной, продержал палец на кнопке звонка, прежде чем открыли дверь. Это была местная Маруся. Хмурая, растрепанная. Кажется, молодая, — не рассмотрел. Отирая с рук пену, она буркнула “здрасьте” и поплелась в неосвещенное нутро
