прокурором в неформальной обстановке, слышит его жалобы на двусмысленность своей роли: прокурору жалко этих заигравшихся дурачков, он с большим удовольствием выступал бы их адвокатом, но... положение обязывает. И Кашин видит перед собой и описывает страдающего человека, такую же, по сути, жертву, как и его обвиняемые (“Гособвинитель”).
В лучших (с моей точки зрения) текстах Кашина нет цинизма профессионального обличителя, смакующего нелепость и преступную глупость окружающего и соответственно — собственные проницательность и превосходство. Кашиным здесь ведет личная оскорбленность человеческим неблагообразием.
Но это чувство.
Сложности начинаются, когда Кашин пытается думать. Вот, скажем, в эссе “Урок Волочковой” молодой журналист обличает либералов, слишком уж упоенно, как ему кажется, обрушившихся на авторов обращения “представителей общественности” в поддержку приговора Ходорковскому. И тут автор, не раз и не два объяснявший читателю, чего стоит наш суд, выдает, например, такое: “Представим, что завтра появится обращение — допустим, к президенту — по поводу морального облика засудившей Ходорковского судьи Колесниковой. Там будет написано, какая Колесникова сволочь, будут слова насчет того, как она вообще может работать судьей, и будет сказано в конце — Владимир, мол, Владимирович, просим вас как гаранта конституции поспособствовать тому, чтобы эта Колесникова больше судьей не работала. Можно представить такое письмо? Легко”. Для того чтобы выдержать пафос этого высказывания, автор вольно или невольно становится в позу человека, искренне верящего, что решала судьбу Ходорковского именно судья Колесникова и никто другой.
Или еще один пассаж в том же тексте: “Кинорежиссер должен снимать кино. Певец — петь. Балерина — крутить фуэте. И это относится не только к тем случаям, когда кинорежиссер, балерина и певец подписывают письмо, которое не нравится либеральной интеллигенции, а ко всем ситуациям без исключения”. Высказывание, способное поставить в тупик постоянного читателя Кашина, — ведь во множестве других случаев он так же горячо жаловался на отсутствие у нас в стране гражданского общества, то есть общественного мнения и институций и каналов для его выражения. Журналиста почему-то очень страшит возможность “истерик в стиле „не подавать руки””, ну а разного рода обращения к общественности и к власти определяются им исключительно как “доносы”. И он дает наставление либералам, от которых эта мерзость и пошла: “Только тогда, когда каждый, считающий себя либералом, поймет, что неприлично писать доносы даже на плохих (с его точки зрения) людей, — только тогда будет надежда на то, что кто-то еще прекратит писать доносы на хороших (опять же — с точки зрения среднестатистического либерала)”. При этом, например, речь Шолохова на ХХIII съезде КПСС против Синявского и Даниэля молодому человеку кажется морально оправданной: “Шолохов был честным писателем и честным коммунистом, та его знаменитая речь — не составленный безликим аппаратчиком донос, а гражданская позиция”. Менее всего я хочу спорить здесь с Кашиным, я пытаюсь разобраться в логике молодого человека. Кашин не раз продекларировал (и даже продемонстрировал) свою объективность журналиста. То есть способность в оценке человека или ситуации подняться над идеологической зашоренностью мышления. Но почему у него получается, что у одних (“честных коммунистов”) может быть “гражданская позиция”, а у других (“доносчиков-либералов”) не может ее быть по определению?
И вот здесь искрит — чувствует Кашин умнее и независимей, нежели думает. Процесс мышления имитируется у него подбором идеологем, точнее, идеологических ярлыков, с помощью которых молодой журналист пытается выстроить свое общественное самоопределение.
А это именно ярлыки.
Ну, скажем, все эти рассыпанные в разных текстах упоминания про того же “малоприятного Ющенко”. Нет, разумеется, Ющенко может казаться несимпатичным Кашину. Это нормально. Только вот “независимо мыслящий” журналист должен был бы объяснить, чем именно ему, Кашину, неприятен Ющенко. Наличие или отсутствие такого разъяснения здесь важно принципиально. Если оно есть, с ним следует считаться (соглашаясь или не соглашаясь). А если автор не находит нужным объясниться, то это означает, что он просто отсылает читателя к некоему официально возобладавшему на какой-то момент мнению.
Или, скажем, определение — в качестве само собой разумеющегося — Гайдара и членов его правительства как “обанкротившихся отцов” (“Дочь за отца не отвечает”). Понятно, когда такое выкрикивают на левопатриотических митингах. Но журналисту-аналитику следовало бы объясниться. Если те “отцы” обанкротились, тогда против чего же так яростно и упорно воюют “патриоты”, да и сам Кашин последние десять лет, — экономическая и государственная система, которую создавало правительство Гайдара, не рухнула ведь до сих пор. Более того, худо-бедно, но она укрепляется и развивается. В чем банкротство-то?
Или: “Лукашенко нельзя не уважать”, “Как ни грустно признавать, Лукашенко обречен. Бог даст, мы еще спросим с тех, кто привел его, самого верного союзника России, к скамье европейского трибунала в Гааге”, и даже — “отчаянно свободолюбивый Лукашенко”. Опять набор левопатриотических клише вместо того, чтобы прояснить, в чем видится смысл союзничества Лукашенко с Россией и в чем проявляется свободолюбие Лукашенко. Или как минимум — почему Лукашенко так хорош для автора, а Путин — совсем даже наоборот. Общий контекст кашинских эссе тут ничего не проясняет, скорее запутывает. “И вот та (времен Ельцина. —
Здесь, похоже, дело не только в том, что автор дразнит или интригует читателя. Дело в самом уровне исторического мышления Кашина. В анализе исторических событий журналист ориентируется на самое доходчивое для широкого читателя — конспирологию, где не надо разбираться со сложными материями — с логикой экономического развития, общественного, интеллектуального, с “ментальностью национальной истории” и т. д. В истории у Кашина все очень просто и понятно — вот, например, как происходит и почему происходит революция: народ с наушниками mp3-плееров выходит на площадь к установленным там плазменным телеэкранам и снующим репортерам, а “вожди восстания” время от времени отправляются на конспиративную квартиру для консультаций с послом Соединенных Штатов — это
