Не расстанусь с комсомолом,
Буду вечно молодым!
Никто не подпевал.
“Мало того, что не наливают”, — думал я…
Проснулся рано.
Голова не болела.
Москва объявилась с точностью английской королевы.
— Будем работать или…
— Или.
— Да-а? — разочарованно протянула Вера.
Я представил, как складываются сердечком ее губки.
— Ты же у нас передовик. Раньше мы сначала Нью-Йорк вызывали, Лондон, Париж. А теперь приказано начинать с Варшавы. С Ермоловичем соединить?
— Не надо. Спросит — скажи, все нормально. Сегодня среда? Вызывай завтра. Что-нибудь придумаю, лады?
Город нахмурился. Посыпал первый снежок.
Я вышел на улицу — без идеи.
Снег падал с покорной обреченностью. Касаясь земли, он переставал быть собой и превращался в серую, податливую кашицу.
Из пивной вывалилась компания.
Я сразу заметил Яна и удивился, вспомнив, как тот клеймил позором забегаловку.
Рукопожатие было преувеличенно крепким.
После секундного замешательства Ян спросил:
— Пара минут есть? Тогда подожди.
Отошел, что-то сказал приятелям. Те с любопытством посмотрели на меня и двинулись к трамвайной остановке.
— Пройдемся.
Мы вышли к скверу у Дворца культуры.
Ян изменился, возмужал, ожил.
Продуваемая с четырех сторон площадь обнимала Дворец.
— Я понимаю, почему ты не звонишь. Я и сам...
— Из академии ушел? — спросил я.
— Ушли, — засмеялся Ян.
— Чем занимаешься — в своем профсоюзе?
— Какой он мой! — Ян с досадой поморщился. — Всех поляков! Ты еще этого не понял? А занимаюсь связями с общественностью. Из ваших звоню только пану Федору. Остальным — бесполезно.
