скуки. Скамья вокзальная.
Беспамятство. Милиционер.
* *
*
Я книгу читал о Божественной Славе.
О первом творенье. Пророческой лаве.
Закладкой служила Джоконда. Тарантул
земного соблазна. Она же и ангел.
Уж так получилось. Сжигалось аскезой
влечение. Шрифту была антитезой
открытка. И как-то одно совмещалось
с другим. И что-либо менять запрещалось.
А было б и можно, ни уха ни рыла
не смыслил ни в том, что парит шестикрыло,
ни в том, что за химия липнет к палитре.
Сияньем. Портретом. Полсловом в субтитре.
Не Богом! Отнюдь. Но и в отблеске Славы
все буквы и линии были корявы,
все мысли росли из тумана и слизи.
Нездешнее тлело в одной Моне Лизе.
Про Шхину читал я, но главное имя,
мерцая, тонуло навек в херувиме
незримом, но явном. И так уставали
глаза, что в ее застревали вуали —
той самой, что свет отделяла от тела,
а тело от Славы, Престола, Предела,
чужих всем пейзажам за ней. Всем провидцам.
Всему, что не может быть Богом... Всем лицам.
* *
*
Всё в порядке: птица летает,
тополь ветками шевелит,
