Новый Мир ( № 12 2006)

То есть всегда — если он изображен с любовью.

Потому что когда кого-нибудь любишь, то не важно, какой у него характер, а важно только, чтобы он был всегда.

Как историческое лицо Хаджи-Мурат — загадка. Как литературный герой — неисправная кукла.

Но когда он идет к фонтану под горой, держась за материнские шаровары, — когда бесшумно взлетает, словно огромная кошка, в седло, — когда, вырвав из бешмета клок ваты, затыкает себе рану и продолжает стрелять, — читателю так же, как и автору, нестерпимо знание, что существует смерть.

С этим чувством и ради этого чувства написан „Хаджи-Мурат”: с чувством, что реальность прозрачна, бесконечна, залита нежным светом и наполнена смертными существами, которым дано понимать друг друга посредством бессмертной любви.

И что эта реальность разрушается работой огромных невидимых машин, принуждающих все живое превращаться в мертвое.

Но что у него — лично у Льва Толстого — пока не отключились мозг и голос, — есть сила спасти многое и многих.

То-то он и умер таким молодым.

Помните, кстати, что проговорил напоследок?

Громко, убежденным голосом, приподнявшись на кровати:

— Удирать, надо удирать!

Смерть раздирала его на волокна, точно он был стеблем чертополоха, — но была еще какая-то мысль:

— Истина… люблю много… все они…”

Мара Маланова. Остались детали. Стихотворения. — “Дети Ра”, 2006, № 4 (18) <http://www. detira.ru>.

Мне никто не верит,

когда я говорю,

что Чехов написал в “Степи”:

“бла-бла-бла”,

а Лесков в “Соборянах”

употребил слово “дискурс”.

Это не вопрос веры,

читайте классику, господа.

“В этом („московском”! — П. К. ) номере журнала, составленном при участии Константина Кедрова, Елены Кацюбы и Ольги Седаковой, — пишет Е. Степанов, — мы решили представить поэтов, которые нам наиболее близки. Это не значит, что мы не ценим других. Вопрос только в том, что число страниц в журнале ограничено”. В общем, тут и Кедров с Кацюбой, и Альчук с Врадием, и Грауз с Киссельманом, и Бузник с Милоравой. Что же до Мары, то ей стоит верить, несмотря на некоторое самодовольство, сквозящее в последней строчке, и несколько иную, нежели современная, семантику упомянутых выражений. Посмотрите сами.

“Немного погодя Егорушка сквозь полусон слышал, как Соломон голосом глухим и сиплым от душившей его ненависти, картавя и спеша, заговорил об евреях; сначала говорил он правильно, по-русски, потом же впал в тон рассказчиков из еврейского быта и стал говорить, как когда-то в балагане, с утрированным (тоже модное словечко, сам слышал в автосервисе. — П. К. ) еврейским акцентом.

— Постой... — перебил его о. Христофор. — Если тебе твоя вера не нравится, так ты ее перемени,