ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Мой милый мальчик,
спасибо тебе за то, что беспокоишься о моем здоровье. Я бы уже давно дал о себе знать, но здесь, на водах, не очень-то хочется писать письма. Мне лучше с тех пор, как я здесь, и поэтому я остаюсь еще на месяц.
В своих письмах ты спрашиваешь, почему я выбрал профессию литератора, какой интерес двигал мной, когда я вступал на это поприще. Не знаю, смогу тебе ответить что-нибудь вразумительное или нет, но, во всяком случае, попытаюсь.
Сразу хочу предупредить: несмотря на то что сам я выбрал профессию литератора, я ни в коем случае не рекомендовал бы этого тебе. С моей стороны это было бы так же неосмотрительно и в некотором смысле даже подло, как если бы я был сапером, которому оторвало руки и ноги, и советовал бы тебе, моему сыну, пойти по моим стопам. По своей экстремальности и риску профессия писателя чем-то сродни профессии космонавта или микробиолога, который исследует заразные болезни. Но по своей материальной отдаче… Только, пожалуйста, не подумай, что последнее — то есть материальный аспект — включает в себя всю экстремальность писательского труда. Более развернуто на эту тему мы поговорим как-нибудь в другой раз, а пока попытаюсь объяснить, что подтолкнуло меня к тому, что некоторые могут счесть за глупость, — то есть что склонило меня к тому, чтобы стать литератором.
Возможно, ты замечал, что есть два типа людей: люди, которые “на своем месте”, и люди, которые “не на своем месте”. Первые чувствуют себя хорошо и уверенно буквально всюду: они будут самозабвенно подсчитывать доходы предприятия, сидя в мягком бухгалтерском кресле, они будут руководить каким- нибудь заштатным отделом, будут возглавлять совершенно никудышный и пустой орган печати, они, наконец, будут просто день и ночь продырявливать степлером кипы бумаг, и всюду, где бы они ни оказались, они будут чувствовать себя спокойно и невозмутимо. Они как русские матрешки: их без особого труда можно пересаживать из одного чрева в другое, лишь бы они подходили по габаритам. Единственное, что ими движет, — это “непыльность” их должностей и все тот же пресловутый материальный аспект.
А теперь поговорим о следующем типе людей — о тех, кто “не на своем месте”. Скажу сразу, что речь в данном случае пойдет обо мне, твоем почтенном отце. Ты, может быть, помнишь, что в пору моей молодости я подвизался на почве репортерского труда? Бегать по Лондону в поисках информации, обзванивать морги и полицейские участки — все это первое время казалось мне интересным и, самое главное, жизненно важным. Но с течением времени до меня стало доходить: то, что от меня требовали — объективности и сухости моих репортажей, — воздвигает надо мной непроницаемый потолок, в который я упираюсь головой всякий раз, когда мне хочется выйти за рамки, преодолеть эти уже до крайности поднадоевшие “объективность и сухость”. В конце концов, я, как человек мыслящий, не привыкший довольствоваться сложившимся мнением, — я видел за событиями, которые проходили передо мной и объективом моей камеры, нечто большее — целую сеть причин и следствий, иногда это даже прорывалось куда-то в трансцендентность, но — скажи, пожалуйста! — кто станет распространяться обо всем этом в газете? Меня бы тут же сочли сумасшедшим!.. И тогда я увидел, что газета — это что-то вроде кладбища, на котором погребены и замурованы живые человеческие мысли. Погребены именно живьем, в процессе летаргического сна.
И вот теперь, когда я все это тебе рассказал, подумай, как мог я пройти мимо литературы — с ее обширными, как сама жизнь, просторами, на которых я мог свободно размещать все, что год за годом открывалось мне в окружающем меня мире и во мне самом?
Только, пожалуйста, прошу тебя, не думай, что я с презрением отношусь к людям других профессий. Уверяю тебя, что я первым склоню голову перед честным, старательным журналистом, делающим то, что он должен делать, перед бухгалтером и обыкновенным матросом, которые искренне любят свою работу. Единственные, с кем мне не по пути, — это всякие мелкие ничтожества и интриганы, которые, компенсируя собственную убогость, устраивают на предприятиях, где они числятся, маленький ад для всех остальных.
Ну вот, кажется, и все. Теперь очередь за тобой: буду ждать письма, в котором, возможно, ты выскажешь ряд несогласий с тем, что я здесь написал. С удовольствием выслушаю твою точку зрения. Ведь моя цель как воспитателя сделать из тебя не тупое звукозаписывающее устройство. Мне хотелось бы пробудить в тебе человека, который никогда не теряет собственной линии рассуждения, но в то же время умеет прислушиваться к мнению других (если это, конечно, “мнение”, а не пустой набор звуков).
Да, кстати, передай от меня поклон мистеру Харту и поблагодари его за письмо, в котором он напоминает, что тебе снова придется взяться за латинскую и греческую грамматику. Надеюсь, к моему возвращению ты их основательно выучишь. Но даже если это тебе не удастся, знай, что я все равно похвалю тебя за прилежание и память.
Прощай.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Мой милый мальчик,
